Крылатая фраза "кто был в армии, тот в цирке не смеется" зачастую для гражданских людей остается до конца не раскрытой. Поразмыслив над этой темой, я решился написать цикл армейских историй том, что видел своими глазами, и в чем принимал непосредственное участие. Насколько у меня это вышло, судить вам
ТРИБУНА Она величественно возвышалась посредине плаца, являя собой монументальный образец военно-архитектурного зодчества. Сплав аэродромных плит, оцинкованных листов железа и металлического профиля – вот, каково оно, грозное ваяние армейской мысли!
По сложившейся в армии традиции, практически каждый, посещающий нашу воинскую часть начальник, имел жизненную необходимость произнести с этого «эшафота славы» некую патетическую речь, прославлявшую нашу доблестную армию, неукротимость ее боевого духа и восхищение нашим неутомимым правительством, которое предоставило нам все условия, чтобы военные ежеминутно были готовы выступить на защиту суверенитета своего государства, не заботясь более ни о чем на свете.
Определенно, начальник произносящий речь, возвышаясь перед строем, чувствовал себя минимум фараоном, стоящим на вершине пирамиды и по его мнению все сказанные им пламенные слова должны были дойти до самой глубины сердец военнослужащих. Однако чем далее продолжалась речь, тем более она становилась менее витиеватой, начинала повторяться, и в конце концов навевать смертную тоску.
В такие моменты, подчиненный личный состав, который явно не хотел видеть в начальнике фараона на пирамиде, начинал уныло зевать, переминаться с ноги на ногу, и разглядывать трещины на плацу, и лишь первые шеренги, должны были соорудив глубокомысленные выражения лиц, выражать общее понимание командирских слов, понимание, которое обычно на первых шеренгах и заканчивалось…
Разумеется, перед каждым визитом представителей вышестоящего штаба, наше ритуальное сооружение приводилось в соответствующий порядок. Оно красилось, штукатурилось и белилось, дабы видом своим соответствовать глубине и пронзительности произнесенных в недалеком будущем исторических слов. Причем, как обычно бывает, все посещения вышестоящего командования приходились на такие периоды существования части, когда на складах было шаром покати. Ни краски, ни цемента, ничего вообще. Свистит разруха в оба уха!
Однако в данном случае, вопрос с наличием материальных средств, для произведения ремонта решался классическим способом. Согласно приказа командира части, быстро находились ответственные за внешний вид трибуны, которые должны были привести ее в порядок любыми силами, несмотря на тяжелое финансово-экономическое положение в части, которое почему-то никогда не заканчивалось. И, обязавшись, раз привести что-нибудь в порядок, проявивший «разумную» инициативу, автоматически становился прикованным к объекту своей инициативы на весь последующий срок службы. Как раб на галерах. Уж такова армейская традиция.
Звонок по внутреннему телефону застал меня, когда я разрабатывал очередной многостраничный план материально-технического обеспечения, которому не суждено было исполниться. Просто он должен был быть в наличии, согласно существующих руководящих документов. Должен был быть подписан командиром, подшит в папку и заброшен на полку, а, впоследствии уничтожен, так и не принеся в этот мир что-то разумное, доброе и вечное. Мертвый план.
Я поднял трубку.
- Это оперативный, - чихнуло и кашлянуло из нее, - там, на парадном крыльце начальник штаба, хочет тебя видеть.
Собственно из всех произнесенных слов, я составил более короткое предложение: «начальник штаба» и «хочет тебя». Лишнее стоило убрать. Не нужно оно в повседневной деятельности, мысли путает, а так все предельно ясно и понятно. Понятно, что будет дальше.
Я вышел на парадное крыльцо. Вокруг плаца кипела работа: бордюры белились, трава косилась, клумбы перекапывались. Благодать! И лишь только небо не разделяло всеобщей армейской радости. Солнце спряталось глубоко за тучами, хмуро клубившимися над землей.
Начальник штаба, стоял на крыльце, озирая командирским взглядом наступающий уставной порядок. Я немедля доложился о своем прибытии, как того требует воинский ритуал. Старший начальник медленно повернулся ко мне, и, вытянув руку в сторону трибуны, где личный состав тщетно пытался размазать полмешка шпаклевки на двадцать метров площади, спросил:
- Ты это видишь? Извести – нет, шпаклевки – нет, краски – нет! Делать-то что, а? Я тебя спрашиваю, что делать? Комиссия в понедельник, а здесь и конь не валялся!
- …Не могу знать! - четко отрапортовал я, как того и требует воинский устав, и виновато уставился в пол, четко зная, что последует за моим ответом.
Момент истины. Момент искреннего выражения старшим начальником глубоких моральных и этических критериев твоего существования на этой земле.
- Это какой-то пиз..ец! – громко проявило свое возмущение мое командование, - не знает он. А, кто знать должен? Я что-ли? Ходят тут, бл..ть, в носу ковыряются, а Родина, Родина, сука в опасности! Я ее один защищать буду своей задницей? Да, вот х..й вам всем (интересно, кому это «всем», если я с ним один на крыльце стою?)! Каждый должен грызть свою морковку, ты меня понял? Понял, я спрашиваю?
- Так точно, товарищ подполковник! – ответил я неунывающим голосом.
- Короче, так, - начальник штаба, в мыслях уже подписывая приказ о моем наказании, вновь обратился ко мне, и я понял, что сейчас будет отдана та, единая в армии команда, которая творит чудеса и движет развитием технического прогресса во всех областях науки и техники, - капитан, меня не еб…т, как ты это сделаешь, но через два часа, трибуна побелена, покрашена и оштукатурена. Вопросы есть? Вопросов нет. Свободен.
- Товарищ подполковник, - попытался возразить я….
- Не еб…т! – утвердил отданный приказ старший начальник, направляясь в фойе первого этажа, и эхо издевательски подтвердило его бесповоротное решение.
Тучи на небе сгущались, а бордюры вокруг плаца продолжали покрываться непомерным слоем густой извести.
- Наверное, дождь будет, - раздался рядом со мной голос начальника метеослужбы, вышедшего на крыльцо оценить насущную метеобстановку.
- Совсем хорошо, - уныло поддержал я разговор, - и какова вероятность осадков?
- Стопроцентная, - уверенно ответил мой собеседник, задумчиво разглядывая небо.
Вот он, тот шанс, который может пригодиться. Окрыленный метеопрогнозом, я буквально влетел в кабинет начальника штаба.
- Товарищ подполковник, разрешите обратиться! – буквально воззвал я к сущности старшего начальника.
Начштаба, расположившийся в кресле, хмуро посмотрел на меня.
- Говори.
- Товарищ подполковник, метео дождь обещает, может, повременим пока с трибуной?...
Уходя по коридору, я еще долго слышал себе в след красочные прилагательные и не менее притягательные глаголы, которые должны были ясно донести до моего сознания, что со мной будет в случае невыполнения приказа.
Порыскав по карманам и найдя некоторую денежную сумму, я выдвинулся в сторону КПП и выехал в ближайший магазин строительных материалов для покупки всего необходимого для приведения трибуны в благопристойный вид.
Через полчаса, подъехав на машине, в багажнике которой лежала известь, шпаклевка и кисточки к воротам КПП, я был остановлен бдительным суточным нарядом.
- А я вас не могу запустить на территорию части, - ответил мне бодро дежурный, после всех моих пояснений, для чего мне надо заехать в часть, - начальник штаба сказал никого не запускать.
- Послушай, дорогой, - я еще пытался сохранить в себе стойкость и вежливость к людям в форме, - я по приказу начальника штаба привез стройматериалы для ремонта и в руках их явно не дотяну до места назначения. Позвони ему и получи разрешение на пропуск.
Дежурный по КПП исчез в место своего несения службы и начал отчаянно наяривать внутренний телефон. Состоялся некий короткий диалог, после чего он, высунувшись в окно, прокричал:
- Товарищ капитан, вас начальник штаба к телефону вызывает.
Я выбрался из машины и, подойдя к телефону, взял трубку.
- Товарищ подполковник… - начал, было, я свой доклад, но не успел его закончить.
- Это опять ты??? – послышался нарастающий рев в трубке, - какая машина, какая известь, еб вашу мать, какие кисточки? Вы там, что, совсем что-ли охренели?
- …для выполнения Вашего приказа, - попытался я продолжить.
- Какого нахрен приказа? Дай дежурному трубку!
- Никого не впускать и никого не выпускать! – рев и вылетающие слюни практически затопили комнату дежурного, - никого!
Пока дежурный по КПП, выслушивал более детальные инструкции об организации пропускного режима, я резво раскрыл ворота, и подхватившая меня машина унеслась в сторону плаца.
На крыльце парадного входа меня уже ждал дежурный по части. Не обращая на него внимания, я выдал из багажника все необходимые материальные средства для ремонта трибуны страждущему личному составу, и чувством исполненного долга, взошел на крыльцо.
- Товарищ капитан! - возопил дежурный, - вы нарушили пропускной режим, самовольно въехали на территорию части, я вынужден доложить про этот инцидент начальнику штаба рапортом.
- Докладывайте, - устало ответил я, - бог вам в помощь!
Разумеется, дежурный по части, окрыленный таким напутствием, немедля ринулся рьяно исполнять свой служебный долг, заключавшийся в написании кляузы на имя начальника штаба по поводу моих противоправных и подрывающих боеготовность части действий.
Время, отданное мне начштаба для выполнения его приказа, неумолимо заканчивалось. Я с грустью смотрел, как исполнительные военнослужащие размазывали известь по не успевшей высохнуть шпаклевке, осознавая крах проводимых ремонтных манипуляций. Именно манипуляций, потому, как на работу это мало было похоже.
Личный состав потихоньку стягивался на построение и приводил свой внешний вид в порядок. И во всю эту организованную красоту не вписывался только начинающийся дождь. Его мелкие капли равномерно насытили асфальт плаца влагой, после чего крупные капли, приступили к более грубой ретуши сложившейся картины. От бордюров потекли «молочные реки», украшая плац замысловатыми разводами, и только бригада, работавшая над трибуной, не покинула своего рабочего места, продолжая намазывать густую известь на стены сооружения, известь, которую тут же смывали потоки ливня.
Большинство, закончивших свои работы, стоя на крыльце парадного, созерцали эту картину несломленного армейского энтузиазма с чувством сострадания. Однако понимая тот факт, что приказ начальника должен был быть выполнен любой ценой, с сочувствием подбадривали мужественных ремонтников.
Тучи на небе были светлее лица начштаба, вышедшего на крыльцо для проведения построения. Он несколько минут молча, глядел на тщетные попытки «трибуноборцев» произвести побелку стен в условиях начавшегося ливня, после чего отдал такую понятную и ожидаемую многими команду:
- Отставить работу.
«Трибуноборцы», промокшие до нитки все, как один, подобрали с асфальта ведра, шпателя и кисти, и под жидкие аплодисменты собравшихся, покинули арену свой борьбы.
Начальник штаба встретился со мной взглядом, тяжело вздохнул и сказал вполголоса:
- Эх, метео, как обычно, все завалили…
ЖЕЛТЫЙ КАПУТ Силен и могуч наш военно-промышленный комплекс! Посмотришь, можем мы танки и БТР-ы в Пакистан и Индию поставлять, изобретать двигатели, чтобы их устанавливали на зарубежной технике, танковые приборы для стрельбы эшелонами за кордон слать…Одна только беда…Наш ВПК работает на экспорт, а не на свою страну и не на свою армию. Вот не дай бог война, и будем мы получать своими снарядами по голове, которыми по нам будут стрелять из наших танков через наши же прицелы. И ведь это реалии, никакой фантастики.
Власть-глотку-дерущие и друг-другу-эту-глотку-грызущие, своими речами, уже давно поселили мою страну в «матрицу», в которой все хорошо живут, вкусно едят и сладко спят. Перевернутая «реальность» давно стала укладом нашей жизни, причем, не, только армейской.
Очередной раз, проходя мимо парка нашей автомобильной техники, в котором на колодках, и зачастую спущенных колесах стоят уставшие от жизни «гробы», я с грустью осознаю, что закат нашей «непобедимой и легендарной» начался с развалом Союза. С тех самых пор ее давят сокращениями, реформированиями, а попросту уничтожают то, что являлось некогда наследием великой страны. И, конечно же, в первую очередь после людей это техника. Любую, имеющую хотя бы зачатки боеспособности технику продают, а иногда и просто режут на металлолом, оставляя в частях непригодных к эксплуатации «динозавров», которые отходили по три своих срока и норовят развалиться при следующем выезде из парка.
Что самое любопытное, что при всем при этом, наше вышестоящее командование постоянно визжит о суровой необходимости поддержания высокой степени боевой готовности и оперативности исполнения поступающих задач.
Техника, техника.…Покойся с миром на деревянных колодках…Мы сделаем для тебя, все, что сможем. Бережно покрасим твои проржавевшие от сквозной коррозии борта, на авторазборках купим за свои деньги запчасти, потому как в магазинах и запчастей-то на такие раритеты уже не продается, заклеем твои растрескавшиеся от «тысячелетней» эксплуатации скаты, и, возможно скоро к тебе подойдет человек с газовым резаком, который прервет твое мученическое существование на этой земле. А может быть, тебе еще суждено выехать за ворота автопарка, и ты, пыхтя и ломаясь по дороге, будешь выслушивать проклятия от своих водителей, будучи ни в чем не виноватой. Но как бы, ни сложилось, покойся с миром!
И потому, учитывая сложившуюся тенденцию обеспечения техникой наших Вооруженных Сил, практически в каждой воинской части вопреки всем законам технического износа присутствует эдакий «джентльменский набор» машин, которых, как того умирающего на операционном столе пытаются постоянно реанимировать, когда они более чем настойчиво хотят «умереть» в очередной раз. Причем технические решения и способы этого «реанимирования», порой являют миру удивительные нестандартные решения, которые плюют на здравый смысл и рассудок, откровенно над ними потешаясь. И эта история явное тому свидетельство.
Был у нас в части автобус, ПАЗик, такой старый, что иногда возникало впечатление, что на нем еще бревна подвозили на известный ленинский субботник. При каждом выезде он кряхтел и матюгался выхлопными газами, как старый дед в момент недовольства его принудительного стаскивания с теплой печи. Начальник КТП (контрольно-технического пункта) в очередной раз, открывая перед ними ворота, и осеняя «задницу» ПАЗика крестным знамением, вновь и вновь молил Бога, чтобы автобус вернулся назад без всяких приключений. А, к слову сказать, приключений хватало. То шланг, какой нужный в двигателе треснет, то топливо на полдороги закончится, потому, как по норме положено одно количество, но «изнасилованный» годами двигатель плюет на эти бумажки, придуманные людьми и настойчиво жрет топливо в два раза больше. То по возвращении с полетов, какой-то лихой «джигит» чрезмерно опаздывая, «догонит» автобус, покарябав ему зад, и бросив машину, даст, стрекоча через болота, дабы не иметь разборок с милицией, а все, ехавшие в автобусе сидят и ждут до посинения прибытия милицейской патрульной машины. Ведь ДТП как-никак… И такие события происходили с изрядно утомительной регулярностью, приблизительно каждый выезд автобуса из парка. За свое кармическое невезение и своеобразную желто-белую окрасу, личный состав окрестил наше чудо техники Желтым Капутом.
Особое удовольствие доставляла поездка на Желтом Капуте в часы непогоды, будь то снег или дождь, неважно. Мало того, что его печка редко когда радовала нас теплом в салоне, так и то тепло, которое образовывалось в нем, благодарю присутствию людей, весьма быстро улетучивалось, лишь стоило ему начать движение. Холодный воздух начинал настойчиво задувать во все щели пола, потолка и бортов, а сидящие на задней площадке получали уникальную возможность ознакомиться с выпадавшими снаружи осадками, потому, как в задней части внутренняя обшивка потолка давно сгнила из-за проржавевшей насквозь крыши, и сквозь эти дыры в салон попадали вода и снег, создавая эдакий 3-D эффект присутствия выпадающих осадков. Для того чтобы избежать промокаемости, некоторые наиболее подготовленные военнослужащие брали с собой на полеты зонтики, и попав на задние ряды умело использовали их в сложившейся ситуации. Со снегом было проще, он доставлял некое умиротворение, и на него обычно никто не жаловался, а романтически настроенный личный состав, по возвращению с полетов, рисовал на замерзших окнах всяческие узоры, дабы чем-то себя занять по пути следования.
Помню в один из таких дней, когда был сильный ливень, мы остановились на светофоре, а рядом с нами остановилась маршрутка, до отказа забитая людьми. Видели бы вы недоумение на лицах пассажиров в маршрутке, когда они узрели наши раскрытые внутри автобуса зонтики, чем вызвали приступ бурного веселья у пассажиров Желтого Капута.
Помню, еще надпись на маршрутке была «НАТО не пройдет!», приуроченная к швартовке в Феодосийском порту натовских кораблей.
Конечно, не пройдет! Пока мы, как истинные патриоты своей Родины будем ездить на такой технике, не то, что НАТО, натовский клоп не проскочет!
Свое первое знакомство с Желтым Капутом я запомнил на всю жизнь. Жарко было тогда. Ждали очередную комиссию, суета… Мне поручили ответственное мероприятие по перевозки металлолома на склады хранения. Для того чтобы осуществить поставленную задачу, я потратил полдня, бегая между штабными этажами, расписываясь во всевозможных журналах инструктажей и техники безопасности, дожидаясь, пока выделенный мне «Урал» вернется с полигонного выезда. Однако не суждено ему было в тот день вернуться, не суждено. В очередной раз, придя в автопарк, я в сердцах высказал свое мнение о порядке обеспечения автотранспортом. Дежурный, выслушав мое монотонное обращение, сказал, что выход есть и не стоит так расстраиваться. Вон, автобус пришел, говорит, его и бери.
На моем красноречии в первую минуту поставили большую жирную точку. Собравшись с мыслями, я попытался объяснить дежурному, что погрузить объемный металлолом в салон, утыканный пассажирскими сидениями процедура весьма сомнительная и болезненная. На что мне ответили, что коль не нравится автобус, то тогда вообще ничего не будет. Ну, автобус, так автобус.
Водитель Желтого Капута, Тимофеич, услышав о перевозке металлолома на его детище, выразил свою радость потоком вполне закономерных армейских идиоматических выражений, а проще говоря, смачно выматерился, подкрепляя свои выражения соответствующими жестами, когда предплечье одной руки с жаром бьет по внутренней части локтя другой. К тому же выяснилось, что в преддверии ожидания очередной комиссии, Капут тщательно выкрасили и привели салон в уставной порядок, заштопав нитками и заклеив скотчем рваные дерматиновые чехлы. Да, к тому, же и резиновую настилку пола покрасили масляной краской. В общем, красота, да и только, а тут нате металлолом возить! Возмущался Тимофеич недолго, и, в конце концов, махнув рукой, отбитой во внутренней части локтя от частого употребления в трудных жизненных ситуациях, сказал классическую гагаринскую фразу «Поехали!».
Погрузка металлолома проходила мучительно долго. Отслужившие свой срок металлические изделия, благодаря своим габаритам настойчиво не хотели протискиваться через маленькие двери Капута. Однако терпение и настойчивость, проявленное личным составом при проведении погрузки, не знало границ, и салон стал постепенно наполняться металлическим барахлом вопреки всем законам физики и взаимодействия тел. При этом, склеенные скотчем чехлы стали неминуемо расползаться, свежевыкрашенные двери стали обдираться габаритными предметами, а внешнее пространство вокруг автобуса было пресыщено матерными тезисами Тимофеича в отношении вышестоящего командования. Ситуация накалялась и следуя законам жанра, должна была прийти к своему логическому завершению. И оно, это завершение не заставило себя долго ждать. Желая облегчить участь личного состава, осуществляющего погрузку металлолома, я взялся за один из наиболее тяжелых приборов и шагнул на первую ступеньку автобусного входа. Едва я только переместил вперед центра тяжести, ступенька подо мной жалобно заскрипела и провалилась, в результате чего моя нога почувствовала твердость асфальта под подошвой. Так я и застрял – одна моя половина с металлоломом внутри, а другая снаружи. Тимофеич забился в конвульсиях, запричитав что-то навроде «все…пизд…ц, поломали автобус».
Я в свою очередь, проявляя чудеса гуттаперчивости, подался обратно, вытаскивая из прохода себя, и так и не погруженный металлолом.
Пока Тимофеич конвульсировал, пытаясь одновременно сообразить, что придумать с проломанной ступенькой, а личный состав подверг себя перекуру, я огорченный тем, что доставил старику хлопот, оперся локтем о борт автобуса, соображая, чем можно помочь расстроенному водителю Желтого Капута. Внезапно, мой локоть, потеряв поверхность упора, мягко прошел сквозь борт Капута. Сия оказия не осталась незамеченной Тимофеичем. Однако изрядно истощив свой матерный лексикон, он просто уже ничего не сказал, и лишь с видом обреченного взглянул на меня укоризненным взглядом. Личный состав, оценив качество подготовки Капута к встрече комиссии, зашелся истерическим смехом. Честно сказать и было от чего.
Борта Капута, в принципе, как и все его механическое естество, уже изрядно было подъедено коррозией. Получив от руководящего состава команду по подготовке Желтого Капута к встрече комиссии, личный состав автопарка пустил в действие всю свою сообразительность и интеллект, и с ощущением полной безнадежности, отчаянно включился в работу. Салон автобуса «подшаманили» имеющимися средствами, но как дошли до бортов, стали в ступор. Краска была, а вот что делать со сквозными «окнами» коррозии, никто не знал. Листового железа и оцинковки в наличии не было. И тут, кому-то из присутствующих при ремонте, в голову пришло уникальное ноу-хау: заклеить дырки в бортах обыкновенной офисной бумагой, формата А4, а сверху бумагу «задуть» краской, что и было тот час исполнено. С учетом краткого срока пребывания комиссии в части, данное техническое решение себя вполне оправдывало.
Вот только во всей этой схеме не было мероприятия по перевозке металлолома, которое свело на нет все раннее проведенные ремонтные работы…
На следующий день, Тимофеич выезжал из парка для встречи комиссии. Ступеньку благополучно отремонтировали, да и вмятина на борту пропала. На ее месте красовался новый лист офисной бумаги, аккуратно закрашенный желтой краской…
И НЕ СЛОВА МАТА! Мораль и этика взаимоотношений между военнослужащими. Мораль и этика. Два подлых слова. Когда над ними начинают задумываться в армии, становится страшно. Поднимается такой непонятный и ненужный никому ветер перемен, который более похож на сумасшедшее торнадо, родившееся где-то на берегах Атлантики, что сметает все на своем пути. А в нашем случае, начисто выдувает из армейской среды и без того слабые зачатки восприятия действительности, которое из года в год пытается пустить свои слабые корни в коре головного мозга командиров. Но у них, этих зачатков, нет никаких шансов. Так, поросль дикая. А от поросли надо что делать? Правильно, - избавляться, как от всякого, чужеродного организма, так не вовремя решившего истощить наше сложенное веками армейское здоровье.
Когда наступил этот момент и зачем, уже вряд ли кто вспомнит, но только в одно время, решили на свою беду в нашей армии задуматься о морали и этике. Высшее командование, до глубины души возмущенное непрекращающимся использованием матерных выражений в среде подчиненного личного состава, принялось ответственно искоренять по войскам заявленную непристойщину.
Замполиты проводили часовые беседы о правильности употребления не только предлогов в русском и украинском языке, но и о последующих глаголах, которые непременно должны были являть собой верх культуры общения между военнослужащими. Получалось, правда это плоховасто, но, тем не менее, борьба за чистоту речи принимала невиданные доселе масштабы.
В один из таких дней, нашу часть посетило очередное письменное творение вышестоящего штаба, которое разъясняло, каким образом стоит прививать военнослужащим культуру общения в повседневной жизнедеятельности. По поводу всемирного оглашения обозначенного документа, командир объявил внеурочное построение на плацу.
- Вот, - излагал командир, проходя мимо строя и размахивая полученной директивой, - из вышестоящего штаба пришло. - Согласно этой директиве, с сегодняшнего дня, мы начинаем искоренять в нашей среде матерную речь.
По строю прошел тихий смешок. Кто-то упал в обморок. Вот, подумаете вы, человек, как близко к сердцу командирские слова принял. Да, нет, просто температура была под сорок жары, а дабы все сказанные слова дошли до нас четко и в сжатые сроки, начальник штаба построил нас на самом солнцепеке. Туфли медленно плавились, а «берцы» стали настойчиво прилипать к плацу.
- Уберите это из строя, - сморщился командир, заметив торчащие носки туфель так безвременно покинувшего торжественное мероприятие безответственного военнослужащего, к слову сказать, оказавшегося прапорщиком женского пола, - вынесите ее на лавочку, в тенек.
Прапорщика вынесли и уложили на лавочку, обрызгав с ног до головы водой.
- Так, вот, - продолжил командир с непоколебимой решительностью, - с сегодняшнего дня, все, кто будет замечен в использовании матерных слов, будет лишен премии за месяц. Неоднократное замечание будет наказываться лишением «тринадцатой» зарплаты.
- Так точно, командир! – неожиданно сам для себя почему-то ответил зампотех.
- А вы, товарищ майор, - командир обратил свой взгляд на инициативного офицера, - сегодняшним числом, накажите себя моим приказом за вчерашнее употребление матерного лексикона в парке при разборе полетов. - Терпимее надо быть к людям, объяснять все более досконально, чтобы до каждого без мата могла суть приказа дойти. Вы меня поняли?
- Так точно, - инициатива пропала из голоса зампотеха, и он заскучал, в мыслях проклиная себя за не вовремя открытый рот.
Теперь, пытливому читателю, думаю стоит пояснить смысл фразы «накажите себя моим приказом». Дело в том, что зачастую, командир, в силу своей занятости не имеет возможности собственноручно взять служебную карточку подчиненного и внести ему без сомнения заслуженное взыскание…или поощрение (что бывает гораздо реже или вообще не бывает). А посему, военное лицо, в устной форме наказанное своим начальником, проявляя виртуозность сознательности, должно само пойти в отдел кадров (обычно там хранятся служебные карточки) и, открыв дрожащими руками свою служебную карточку, в разделе «Взыскания» аккуратным и красивым подчерком заполнить графу «за что наказан», вложив в написанные строки всю командирскую мудрость, ведь командир-то наказывает, не хухры-мухры! И вот, как только рука занесена для написания формулировки наказания, вот в этот самый момент, обреченный обычно впадает в ступор, потому, как не каждый день приходится себе самому твердым командирским словом записывать взыскания. А главное, зачастую, наказуемый и понять-то не может, за что он наказан! Душа идет на разрыв, рука дрожит, негодование застилает глаза…
Обычно в такие моменты, в служебных карточках офицеров появляются взыскания с некими пространными формулировками. Ну, например… «за регулярное нарушение распорядка дня» или «за неоднократное игнорирование приказов вышестоящего командования»…В общем, варианты есть. Причем никто и никогда не задается мыслью, почему за «регулярное» и «неоднократное» у этого же офицера ранее в служебной карточке не было ни одного взыскания. Но, это не столь важно. Главное – исполнить текущий приказ командира, влепить себе выговорешник и успокоиться! Потому, как если у тебя по каким-то непонятным причинам не получиться этого сделать до того момента, как командир задаст вопрос типа «вы занесли объявленное мной взыскание себе в служебную карточку?», это самое взыскание как инфузория-туфелька, бешено начнет стадию деления, и вместо одного, может превратиться в три, а то и четыре отдельно вписанных недрогнувшей рукой начальника строевого отдела, который в формулировки вдумываться не будет. Потому, лучше не рисковать и не испытывать судьбу…
- Вопросы есть? – командир подводил итог своего выступления, после краткого изложения текста директивы.
- Никак нет! – выдохнул строй, изрядно измотанный полуденной жарой.
- Начальник штаба, командуйте, - напоследок бросил командир и, развернувшись к строю спиной двинулся к штабу.
- Разойдись, - гаркнул начштаба, и камуфлированные шеренги стали медленно расползаться в поисках ближайшего тенька.
Я направился вслед за командиром, дабы посетить ответственное мероприятие перед заступлением в караул, - инструктаж у начальника штаба, для того, чтобы стать свидетелем следующей картины.
Несколько дней назад, наш секретчик, получил от командира задачу – произвести ремонт в тактическом классе, дабы он видом своим, в конце концов, помогал военнослужащим совершенствовать теоретические знания. А для этого стоило покрасить и побелить стены, побелить потолок, покрасить пол и выполнить еще некоторые несложные технические приемы с мебелью, с последующим развешиванием плакатов на стенах. Само собой, ремонтные работы проводились с учетом имеющихся в наличии строительных материалов, а так, как в этом вопросе практически всегда имелись прорехи, то последовательность ремонтных процессов не всегда соблюдалась. Точнее сказать она вообще никогда не соблюдалась. Что это значит? Ну, к примеру. Сначала панели стен наполовину от пола оклеивались обоями, а потом верхнюю половину стен можно было побелить, бережно заляпав наклеенные обои разбавленной густой известью. Или, из той же оперы, покрасить «сапожок» здания смолой, разбавленной керосином, а после побелить стены, заляпав опять-таки вездесущей известкой черный сапожок. В общем, армейская смекалка никогда не стояла на месте, ей не суждено было остановиться. Потому, как в самом словосочетании «армейская смекалка» и есть смысл существования армии.
Командир, зайдя в штаб, естественно захотел собственноручно убедиться в том, как исполняется его приказ по ремонту тактического класса и уверенно переступил его порог. Секундное замешательство. Напрягшаяся командирская спина. Глубокий вдох….Ииии….
- Ёба…а…на нас…ать! Бл…ть! С какими долбое…ми мне приходится служить! Х..и на го…не жареные, гиббоны с перепончатыми жо…ами! – задрожали стекла в окнах тактического класса, - пошли все на х…й отсюда! Зампотех, зампотех бля…ь! Иди посмотри!
Услышав такое разочарование командира, едва сдерживая смех после получасовой лекции о запрете матерных слов, я заглянул через плечо командира, пытаясь понять причину его расстройства.
Помните про несоблюдение последовательности ремонтных работ в армии? Этот классический пример достоин упоминания в книге армейского бытия, коль такая когда-нибудь появится.
Пытаясь ускорить выполнение командирского приказа и порадовать его глаз площадью выполненной работы, сразу решили перекрыть рабочим процессом потолок и пол. Причем красились они практически одновременно, и на свежеокрашенный темно-коричневой краской пол, с потолка капала чрезмерно разведенная известь, в результате чего, пол получил, весьма изысканный рисунок по всему периметру комнаты.
За моей спиной послышалось тяжелое дыхание зампотеха.
- Я товарищ командир, - запыхавшись, выдал он.
- Головка от торпеды, - разворачиваясь, проорал негодованием командир, - чтобы этих долбое..в, - его палец уткнулся в уголок, где жались перепуганные солдатики, - чтобы этих долбое..в я с кисточками до дембеля не видел! Ты меня понял?
- Так точно, товарищ командир! – выкрикнул мне в ухо зампотех, потому, как я, так и остался стоять между ним и командиром.
- Старлей, а тебе чего? – наконец командир рассмотрел и меня.
- Разрешите вопрос, товарищ командир? – вопросил я, практически теряя сознание от подступающего смеха.
- Да, говори, - командир пристально смотрел мне в глаза, зная о моей манере не молчать в подобных ситуациях.
- Товарищ командир, а как же культура общения? Ну, маты и все такое?...
Под долгие неутихающие крики «Иииииддииттеее на хууууу…!!!!» мы с зампотехом буквально вывалились из штаба, захлебываясь смехом и вытирая слезы.
Вот собственно так, и не успев начаться, закончилась в нашей части борьба за чистоту речи. На следующее утро, командир, нещадно матерясь перед строем, в самых ярких красках расписывал всю организацию ремонтного процесса, связанного с тактическим классом. Ну, нельзя это просто было другим языком рассказать, нельзя. А директивы про борьбу с матом к нам уже не приходили, видимо кто-то, наверху тоже понял абсурдность этой затеи.
АРМЕЙСКАЯ СМЕКАЛКА Очевидно, это понятие родилось в армии, когда подчиненные осознали, что существует острая необходимость появления некой составляющей армейского бытия, которая могла бы компенсировать отсутствие здравого смысла в большей части отдаваемых им, подчиненным указаний со стороны вышестоящего командования. Сама по себе армейская смекалка есть понятие разностороннее и всеобъемлющее, потому, пожалуй, стоит разъяснить порядок ее применения на некоторых примерах.
Вот, скажем, отдает старший начальник приказ, заранее осознавая его абсурдность и безнадежность. В этом случае он как раз и рассчитывает, что его подчиненным будет применена одна из ипостасей армейской смекалки, о которой подчиненный должен узреть между строк. И вот, когда этот момент произойдет, начальствующее лицо может спокойно вздохнуть и вернуться в лоно своей повседневной деятельности, понимая, что приказ будет исполнен и подчиненный четко уразумел, что от него хотят.
Бывает так, что армейская смекалка проявляется сама по себе, даже в те моменты, когда, казалось бы, в ней нет никакой нужды. И причем, как впоследствии выясняется, именно в этот момент, начальник не давал никаких намеков на ее использование. И вот один из классических примеров ее проявления.
Зачищали как-то на складе ГСМ (горюче-смазочных материалов) резервуары от остатков топлива. Лето, жара, пары керосина душат... Наконец-таки работа подходит к концу, на улице уже темно, начальник склада, периодически рыгая на траву около резервуара, надевает изолирующий противогаз и снова лезет в резервуар, дабы извлечь из него ведром оставшиеся литры керосина. В промежутках между рыганиями и отдыхом на траве, он просит оказывающего ему помощь солдата-срочника, глянуть, сколько еще в резервуаре осталось керосина. А на улице ведь темно, в резервуаре ничего не видать. Солдат тщетно ломая голову, собирается с мыслями, как же, что увидеть. Электрический фонарик в лаборатории, до нее петлять метров двести, идти не особо хочется. И тут включается именно та «бессознательная» армейская смекалка. Солдатик, заглядывая в горловину резервуара, чиркает зажигалкой, вследствие чего, скопившиеся керосиновые пары издают громкий хлопок, в результате которого он лишается бровей, ресниц и дембельской челки, чудом избегая серьезных ожогов. После такой своеобразной «депиляции» дембель получил заслуженную кличку «Абдулла», а произошедшая история уходит в анналы армейского юмора.
Иногда, по воле объстаятельств с армейской смекалкой приходится ознакамливать представителей дружеских сопредельных государств, нести так, сказать армейскую смекалку в массы, опровергая бытующее мнение о том, что «чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона».
Ехали мы как-то с могильника ядерных отходов. Что там за отходы, и кто и когда их там похоронил, никому известно не было, так как документы по нему случайно исчезли еще при развале Союза. Начхим при каждом посещении этого объекта настойчиво заверял, что количество парящих над могильником рентген не превышает допустимого уровня, однако дозиметр брал с собой довольно редко, видимо, чтобы не расстраиваться.
Местное население, проживающее недалеко от могильника, проявляло к нему завидный интерес. Нет, естественно уран, плутоний и прочие химические элементы таблицы Менделеева, которые возможно находились в зараженной земле, его мало привлекали, а вот существующие вокруг объекта металлические конструкции при сдаче их на металлолом, могли стать хорошим пополнением хозяйского бюджета. И с целью воспрепятствовать подобным хищением собственности Министерства Обороны, личный состав нашей части принимал героические меры по его охране, ежедневно заступая на могильник в суточный наряд.
Наряд не брал с собой дозиметры. Он брал много водки, свято веря в то, что ее большой процент присутствия в организме, напрочь «отобьет» у рентгенов желание проникнуть в бренное тело. Неизвестно, работал ли этот метод по защите организма на практике, но водку пили безбожно. Когда она заканчивалась, можно было по мобильному телефону позвонить добропорядочному местному жителю дяде Вове, который на своем мотоцикле мог подвести ее недостающее количество. На стене металлического кунга, где нес службу наряд по могильнику, также каким-то добрым малым были написаны от руки и другие нужные телефоны «первой помощи» с понятными определительными характеристиками. Например, «девки» (и рядом с номером телефона, кто-то дописал «красивые»), или «охотники» (на случай, если волки появятся), «пожарники» (это, если вдруг пожар). Снаружи, стены кунга были разрисованы мелом знаками радиационной опасности, надписями «Фукусима», «4-тый энергоблок» и «ЧАЭС», которые являли собой образец изобразительного творчества лиц скучающего суточного наряда. В общем, могильник был веселым местечком. В особенности наряду было весело, когда по зиме, ночью, голодные волки окружали кунг и заунывно выли от разочарования, понимая, что теми, кто сидит внутри, полакомится вряд-ли получится. А наряд, «вооруженный» биноклем, противогазами и костюмами химзащиты, справляя нужду в бутылки из-под водки, терпеливо ожидая рассвета, материл божьих тварей за проявленное ними внимание.
Итак, возвращаясь в очередной раз с этого примечательного объекта службы, прямо посреди поля, мы натолкнулись на «пшеков», поляков то есть. Бензин у них кончился, экая оказия. Ко времени встрече с поляками, мы с проверяющим подполковником из вышестоящего штаба, употребили достаточное количество общепринятого «противорадиационного напитка», и потому процесс общения с представителями дружественного государства не представлял для нас никаких затруднений, несмотря на полное отсутствие у нас знаний польского языка.
На их призывные размахивания руками, мы остановили наш «уазик» на проселочной дороге и вышли из машины.
Две представительницы прекрасного пола польской наружности начали на своем языке объяснять нам с проверяющим о своих жизненных трудностях, отчаянно жестикулируя. Во всем их сбивчивом повествовании, я разобрал лишь два слова – «Керчь» и «бензин». Проверяющий подполковник, выслушав с понимающим лицом полную драматизма речь польских представителей, сфокусировал мысли и задал такой понятный лишь мне и водителю «уазика» вопрос:
- Чё случилось-то?
Полячки, переглянулись между собой, очевидно сообразив, что из их преисполненной эмоциями речи, мы мало что поняли, и, кинулись повторно что-то лепетать на своем, активно указывая в сторону своей машины.
- В Керчь говорят, ехали, да видать бензин закончился, - одним предложением сформулировал я возникшую у представителей братского народа проблему.
- Бензин, бензин, - полячки радостно закивали головами, радуясь тому, что мы поняли их трудности.
- Ааааа…бензин, - протянул проверяющий, вяло раскачиваясь под полуденной жарой, и почему-то неожиданно для себя, обращаясь к полячкам, спросил: - Ду ю спик инглиш?
- Ес, ай ду, - излучая лучезарную улыбку, ответила одна из наших миловидных собеседниц, ожидая дальнейшего диалога.
- Во, как! – удивился подполковник, невесть откуда взявшейся в его голове фразе, осознавая невозможность продолжения общения на английском языке, в связи с его малоизученностью и мучительно посмотрел на меня.
Я повернулся к водителю и сказал: - Женя, доставай канистру.
Пока проверяющий тщетно пытался освежить в себе знания иностранных языков, под рукоплескания поляков, мы достали канистру с бензином и открыли крышку бензобака их машины. А бачок-то оказался с «секретом», то есть с обратным клапаном, под заправочный пистолет.
Полячки, почувствовав наступивший подвох, с мольбою в глазах смотрели на наши сосредоточенные лица.
- Что там? – включился в общие переживания подполковник, окончательно распрощавшись с мыслью вспомнить что-то из школьного курса английского языка.
- Бензин, бензин, - вновь залепетали девушки, указывая в сторону своего бензобака.
Подполковник сделал несколько уверенных шагов в направлении польской машины и, обозрев возникшую проблему, мгновенно принял командирское решение. Мы с ним переглянулись, и поняли друг друга без слов – он двинулся к ближайшему кусту, для того чтобы отломать хворостину, а я пошел к машине за пустой пластиковой бутылкой. Полячки наблюдали за нашими действиями с нескрываемым интересом. Через минуту мы с проверяющим уже стояли около машины поляков, я с обрезанной пластиковой бутылкой, а подполковник с рудиментом кустарника в руках. И в этот момент, доведенная до автоматизма армейская смекалка проявила себя во всей красе! На счет «раз» я вставил обрезанную бутылку в заливную горловину бензобака, на счет «два», подполковник просунул сломанную хворостину сквозь бутылку, надавив на обратный клапан, а на счет «три», бензин из канистры, минуя всю эту технически сложную конструкцию, полился в бак.
- Эх, Европа, учить вас еще и учить, - протянул подполковник, глядя на полячек снизу вверх.
- Бензин, бензин, - тараторили те, хлопая в ладоши, доставая с заднего сиденья свой фотоаппарат, чтобы запечатлеть на память диковинную «заправочную колонку», состоящую из пластиковой бутылки, прутика, меня, подполковника и водителя с канистрой.
Как только «заправочные» страсти улеглись, мы, используя методы жестикуляции, объяснили полякам, в каком направлении находится Керчь, обозвав «херней» GPS-ку, в которую наши собеседницы, по очереди тыкая пальчиками, пытались нам объяснить, выбор правильного направления движения. При этом, подполковник, в очередной раз поразил всех своей эрудированностью, промолвив «нихт шиссен, Керчь, нихт шиссен!», когда полячки указывали неверное направление.
Окончательно осознав, что эти, как их назвал проверяющий, «европейские блудницы», прокатав наш бензин, могут надолго остаться в крымских степях, я предложил им ехать за нами, чему они несказанно обрадовались, и вскоре, мы вывели их на керченскую трассу, получив на прощание воздушные поцелуи.
В общем, в повседневной жизни военнослужащего, армейская смекалка должна присутствовать ежедневно и еженощно, потому, как ее виртуозное применение, помогает решить любые, даже, казалось на первый взгляд самые не решаемые задачи. В особенности, когда вопрос касается материального обеспечения.
Дело было в учебке. Пришло к нам по зиме молодое пополнение разного калибра и с разных областей нашей необъятной Родины. При наличии катастрофического недобора призывников, военкоматы мели всех подряд: больных, хромых, умственно отсталых и единственных кормильцев из многодетных семей. Такой подход видимо должен был существенно укрепить обороноспособность нашей страны, заодно показывая мировому сообществу силу патриотизма растущего молодого поколения, мол, ничто не может стать причиной для уклонения от службы в армии! Ну, нужны были стране воины позарез и все тут! Естественно, вся эта разношерстная масса призывников имела различные весовые и ростовые параметры. В их числе, в особенности выделялись «малыши», чей рост едва проходил отметку в полтора метра от пола. Их в шутку, между собой называли «боевыми гномами».
«Боевые гномы» стали проблемой номер один нашего начвеща. Если камуфляжи и шинели на них еще можно было найти, ну или на худой конец, подрезать и укоротить, но вот достать сапоги тридцать пятого или тридцать шестого размера было невозможно. Начвещ нещадно матерился, кричал ротным, что он не директор детского мира, когда те в очередной раз приносили ему заявки на обмундирование, но сделать ничего не мог. А тут присяга не за горами, родители и родственники всякие понаедут, а их чада будут в зимних кроссовках присягу принимать, потому, как обуть их не во что.
Предвидя грядущий резонанс, командир, вызвал начвеща к себе.
- В общем, так, - произнес он с угрожающим спокойствием, от которого у начвеща начала потеть задница, и он заерзал на стуле, - я не знаю, как ты это сделаешь, но чтобы на присягу все стояли в сапогах, иначе ты у меня в лаптях до дембеля ходить будешь и зимой и летом.
- Товарищ командир…ну как же…где же это я возьму?...- попробовал слабо протестовать начвещ, чувствуя как пот с задницы стал потихоньку скатываться в сапоги.
- Ты начвещ, ты и решай! - резюмировал командир, - хоть за свои деньги им шей. В общем, придумай что-то! Все, иди!
Начвещ с трудом поднял свое обмякшее тело, понимая, что спор бесполезен, и закрыв дверь в кабинет командира, медленно поплелся на выход, осознавая, что командир, как тот Харон, уже пришвартовал свою лодку к его берегу, и соответственно до Аида осталось рукой подать.
Он вышел на крыльцо штаба и преисполненный грусти, закурил сигарету, вспоминая, что как раз сегодня собирался бросить курить.
На улице тихо падал снег, и пахло промерзшей хвоей. Несколько солдат расчищали лопатами, алею, ведущую к штабу.
- Убираете? – спросил начвещ бесцветным голосом.
- Так точно, товарищ майор! – гаркнули солдаты, вытягиваясь по стойке «смирно», прижимая к себе лопаты.
- А это что? Что это у вас на ногах? Где уставная обувь? – начал заводиться майор, потрясенный до глубины души изуверством над формой одежды.
Один из солдат, поправив чулки от ОЗК (общевойсковой защитный комплект), надетые на войлочные валенки четко доложил:
- Товарищ майор, сапоги промокли от снега, сушатся! А чулки, чтобы валенки не промокали!
- Не промокали, говоришь? – начвещ прищурился, - это правильно, чтобы не промокали. Он бросил сигарету и уверенно зашагал в сторону вещевого склада.
И вот он. Долгожданный день присяги. Мы с ротным сидим в канцелярии, пытаясь общаться жестами на языке глухонемых. За ближайшие трое суток, мы напрочь сорвали голосовые связки и практически утратили возможность разговаривать. День и ночь, день и ночь…Рота в сто пятьдесят человек. Строевая, отход, подход, читка присяги, встать в строй…И так несчетное количество раз.
Мы строим роту перед казармой и выводим на общее построение. Сегодня полторы тысячи человек принимают присягу. Приехавших родителей столько же. Они стоят за полосой оцепления и стараются разглядеть своих чад в плотном строю серых шинелей. Линейные с аксельбантами, откидные штыки СКС-ов отполированы до блеска причинного кошачьего места.
В седьмом взводе моей роты стоят «боевые гномы». Шинели выглажены, шапки по размеру. На ногах у них валенки, сверху которых натянуты чулки от ОЗК. Чулки большие, поэтому боковые завязки обвязаны практически у них под мышками. Вот начвещ чума, надо же было до такого додуматься!
Ротный отправляет меня в оцепление, потому как людей не хватает. Я становлюсь за линейными, и сдерживаю на своем участке натиск родственников, дабы они не получили на радостях карабином по голове, в тот момент, когда линейные начнут исполнять строевые приемы с оружием.
Опять пошел снег, а вместе с ним началась церемония присяги.
Мои «боевые гномы», чеканят шаг, и, прижимая к груди автомат, зачитывают торжественную клятву на верность своей Отчизне.
Время торжественного мероприятия подходит к концу. Взводные, принимавшие присягу, занимают свое место в строю. Общая команда: «Равняйсь!», «Смирно!», «К торжественному маршу!», «Поротно!», «Равнение направо!», «Знаменная группа прямо, остальные – направо!», «Шагом марш!».
Диригент взорвался «прощанием славянки», и колонны начали свое движение. Родители щелкают затворами фотоаппаратов, и тут кто-то неожиданно говорит за моей спиной:
- Наташ, глянь, а у нашего какая интересная обувка. И тут же обращаясь ко мне: - Товарищ лейтенант, а что это у наших солдатиков на ногах?
- Это новая непромокаемая зимняя обувь, - бросаю я через плечо, не оборачиваясь, - мало ее на складе, на всех не хватает, а вашему повезло, обеспечили в первую очередь.
- Вон оно что! – радостно орет мне в ухо счастливый отец, - ну, тогда служить можно. А куда хоть его распределили, не знаете?
После двухчасового пребывания на морозе, кожа на лице натянулась как на барабане, и я, не боясь рассмеяться, отвечаю:
- В водолазные войска, боевым пловцом будет!
Строй проходит мимо нас. Головы повернуты вправо, автоматы прижаты к груди. Сзади в раскорячку идут мои «боевые гномы». Именно в раскорячку, потому, как в валенках печатать строевой шаг достаточно проблематично. Их лица серьезны и преисполнены решимости защищать Родину.
