Забытые страницы истории.

[Хабаров]

Вчера пересматривала фильм " Брестская крепость" 2010г.
Фильм рассказывает о героической обороне Брестской крепости, которая приняла на себя первый удар немецко-фашистских захватчиков 22 июня 1941 года. С документальной точностью описываются события, происходившие в первые дни обороны.
Смотрится на одном дыхании.Сопереживаешь героям на протяжении всего фильма, очень тяжелый морально...
Кто еще не успел посмотреть, очень рекомендую..

А почему у них у всех зубы вычищены???

[STARINA]

Вчера пересматривала фильм " Брестская крепость" 2010г.
Фильм рассказывает о героической обороне Брестской крепости, которая приняла на себя первый удар немецко-фашистских захватчиков 22 июня 1941 года. С документальной точностью описываются события, происходившие в первые дни обороны.
Смотрится на одном дыхании.Сопереживаешь героям на протяжении всего фильма, очень тяжелый морально...
Кто еще не успел посмотреть, очень рекомендую..

А почему у них у всех зубы вычищены???

Я не смотрел этот фильм. Вообще современные фильмы страдают подобными .....,  не знаю, как правильно сказать. Но часто лица артистов - солдат сытые, гимнастёрки новенькие и одного цвета, тёмно-зелёного, каски тоже. А что сказать об одном возрасте ? Ну, пусть будут новобранцы, согласен. А компьютерные взрывы и пожары..... Дорого? Опасно? Наверное, да. Ну тогда пусть режисёры не обижаются, что фильмы, ими сделанные, только для полки....
Слава Богу, есть и другие....

[STARINA]

 Рассказ из интернета.

"... Автору посчастливилось встретиться с одним из таких людей. Инвалид войны Николай Михайлович Скворцов прошел всю войну с июня 1941, День Победы встретил в Германии. Был дважды ранен, контужен. Неоднократно политработники пытались снять с него нательный крест, но неудачно.
Он не считал происходившее с ним чем-то необычным: «На все - Господня воля». В начале войны обнаружил у себя странную способность. Николай Михайлович начал слышать ГОЛОС. Он звучал неожиданно, был повелительным. Скворцов делал так, как ему велели, - считал, что это глас ангела-хранителя.

Солнечный, жаркий день августа 1944 года. Скворцов вез зампотеха полка на армейский склад за имуществом. В кузове - два автоматчика. Передовая в 15 км. На пыльной дороге никого: бой грохочет где-то на юге. Проехали небольшую рощу. На опушке - пара подбитых немецких танков. А в небе прямо над дорогой темная точка, стремительно увеличивающаяся в размерах. Немец! Впереди - открытая дорога, метров 300. Потом очередная рощица.
ГОЛОС СКАЗАЛ: «БЫСТРО ВПЕРЕД!» Скворцов рванул на полной скорости - дымные трассы прошли выше, рев мотора слился с клекотом пулеметов. Проскочили! Нырнули в рощу. ГОЛОС КОМАНДУЕТ: «СЪЕЗЖАЙ ВЛЕВО! СТОЙ!» Скворцов свернул и затормозил под деревьями, метрах в 50 от дороги. Майор скомандовал: «Из машины! Ложись!»
Быстро он развернулся, проклятый «мессер»: пули вздыбили пыль на дороге, немец прочесал огнем дальнюю опушку, надеяясь, что Николай не будет сбавлять скорость. Но ошибся.
Что делать дальше? Решение опять принял ГОЛОС. «БЫСТРО ВПЕРЕД!» - скомандовал он. Николай буквально силой потащил майора в кабину. Майор покачал головой, но полез туда. «Немец настырный, он тут нас прикончит», - скороговоркой объяснял Скворцов на ходу, выводя машину на дорогу.
- Ребята, смотрите внимательнее! - крикнул он бойцам в кузове.
Через пару минут они закричали: «Опять прет, стервец!!!»
Нырнули в следующую рощицу. Скворцов сразу же затормозил. Клубы пыли на дороге хорошо были видны немецкому летчику. Он мыслил стандартно: Иван в панике удирает, значит, будет на дальней опушке. И дал очередь в расчете на это. И опять опростоволосился. Разъяренный, он развернулся и прочесал рощицу вдоль дороги. Листья и ветки сыпались сверху, вспыхивали огоньки разрывных пуль.
ГОЛОС СКАЗАЛ: «БЫСТРО ЗАЖГИ КОСТЕР СПРАВА!»
Неподалеку от дороги были свалены в кучу какие-то коробки, разбитые ящики, бумага. Видимо, делала привал немецкая часть. Скворцов плеснул бензином на кучу. Огонь весело побежал, взметнулся, повалил густой дым. Вовремя! Зловещей тенью промелькнул «мессер». Летчик, без сомнения, решил, что с русскими покончено. Дым валил все гуще.
ГОЛОС СКОМАНДОВАЛ: «ЖДИТЕ! ОН ЕЩЕ НЕ УШЕЛ!» И точно - рощица задрожала: «мессер» прошел совсем низко, почти касаясь верхушек деревьев. Но черные клубы дыма были так красноречивы, что «охотник» удовлетворился.
Зампотех витиевато ругнулся: «Ну, Скворцов, ты даешь! Оболванил фрица!» Минут 20 они подождали, потом поехали дальше….”

[STARINA]

Ещё один.

"....Отец не любил вспоминать войну, никогда не носил наград, не смотрел военных фильмов и почти нечего не рассказывал о том времени.
Причиной такой неразговорчивости была не только осторожность, но и искренняя уверенность, что минувшая война была последней и поколение вынесших войну должно вынести и груз тяжелых воспоминаний о ней, а детям не нужно знать всех этих ужасах.
Но однажды, когда зашла речь о воле случая на войне, рассказал как человек, оскорбивший и унизивший его, фактически тем самым спас ему жизнь, отдав взамен свою.
Когда началась война, отцу не хватало нескольких месяцев до совершеннолетия, и поэтому он, вначале попал в тыловой резерв, где их часть прошла ускоренное обучение, была экипирована и вооружена. На передовую их отправили как пополнение к началу зимнего наступления под Москвой. Солдаты пехотного полка, который они пополнили, были вооружены винтовками, а им перед отправкой на фронт выдали автоматы, что, естественно, вызвало недоумение и недовольство бывалых солдат - мы с винтовками, а салаги с автоматами. Старшина отделения, куда определили моего отца, приказал ему поменяться с ним оружием. Как рассказывал отец, было обидно до слез, но что мог поделать вчерашний школьник, впервые попавший на фронт, против грозного старшины и обмен состоялся. Но в тот же день полк был построен и всем автоматчикам приказали выйти из строя. Их посадили на броню танков и бросили на прорыв.
Оставшиеся слышали грохот, стрельбу, взрывы, но что там и как, никто не знал. Следом, пошел в атаку и весь полк. Вскоре они вышли на поле, где прошел бой. Все танки были там, и все люди тоже были там. Живым из той десантной операции не вышел никто.
С погибшим старшиной мой отец был знаком всего несколько часов, и эти несколько часов считал его своим обидчиком, а потом всю оставшуюся жизнь - своим спасителем...."

[STARINA]

 И ещё.

“…Просто упал в воронку, а когда очухался, самоходка была от меня уже метрах в трёх. Отчётливо помню, что когда она проползала рядом, то я видел, как снежинки тают на ее борту…. И, наверное, сгоряча, я приподнялся и бросил в нее бутылку. Тогда были уже самовоспламеняющиеся, которые не надо было предварительно поджигать. Она сразу вспыхнула, а я, даже не подобрав автомат, рванул в лес. Побежал не в сторону батальона, а вниз, к проходившей недалеко просёлочной дороге. При этом наверно ревел, потому что помню, текли сопли, слёзы, кровь хлещет в валенок, оглянулся и вижу, что за мной бегут двое этих танкистов, эсэсовцев. Я быстрее и они быстрее… Я остановлюсь и они тоже. Не очень-то тогда соображал и выскочил на дорогу, а по ней идут «доджи» с 76-миллиметровыми орудиями. Сел прямо у дороги и шедший впереди «виллис» останавливается, выскакивает офицер, склоняется надо мной. Помню, что увидел погоны подполковника. Как я потом узнал, это был командир артполка: «В чём дело?» Я говорю: «Танк там!» Я же не знал, идёт он или не идёт. Подполковник скомандовал, сразу отцепили две пушки и на руках потащили туда. Я сижу, минут через двадцать пушки возвращаются, и командир орудия докладывает. Одного из тех танкистов они убили, а второго притащили с собой. Подполковник снова наклоняется и спрашивает: «Фердинанд» ты спалил?» Я, что-то ответил. Он говорит: «Давай «красноармейскую книжку». Какая там книжка, я сижу, помираю. Тогда, кажется, его адъютант достал у меня книжку. Они что-то там списали и сунули её мне обратно. Под живот на рану подложили перевязочный пакет. Потом, видя, что я без оружия сунули в руки карабин, расселись по машинам и уехали. Сижу я с этим карабином, а мне всё хуже и хуже. Вдруг вижу, как в тумане с другой стороны ко мне «фриц» идёт. Я прилег, передёрнул затвор и в упор выстрелил в него. Он упал метрах в семи-десяти. Я приподнял голову и вдруг такой отборный мат…. Только на флоте я потом такой слышал. Оказывается, это был мой старшина. Он взвалил меня на себя и потащил в медсанбат….”

[STARINA]

 "На фронтах Великой Отечественной войны
погибло 28 миллионов 540 тысяч бойцов, командиров, и мирных граждан. Ранено 46 миллионов 250 тысяч. Вернулись домой с разбитыми черепами 775 тысяч фронтовиков. Одноглазых 155 тысяч, слепых 54 тысячи. С изуродованными лицами 501342. С кривыми шеями 157565. С поврежденными позвоночниками 143241. С оторванными половыми органами 28 648. Одноруких 3 миллиона 147. Безруких 1 миллион 10 тысяч. Одноногих 3 миллиона 255 тысяч. Безногих 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами 418905. Так называемых "самоваров",
безруких и безногих - 85942.

Безрукие, безногие, на костылях, с протезами, а то и вовсе на самодельных тележках – впрочем, это и тележкой трудно было назвать, просто доски на колесиках, на досках сидел безногий инвалид и отталкивался от земли такими «утюжками». Так и двигался. Инвалиды были крикливы, раздражительны, не всегда трезвы, и не всегда чисто одеты... Кто их осудит?
Жили победители тяжело и демонстративно носили на потертых пиджаках боевые ордена. В общем, не красили они собой ни города, ни заботу партии и правительства об инвалидах не демонстрировали. А еще они пели и побирались, просили милостыню по вагонам и рынкам. И это могло бы породить в головах некие крамольные мысли о благодарности советского народа своим защитникам – если бы кто-то об этом задумывался. А самое главное – они никого и ничего не боялись...
Их были сотни тысяч – жертв этой страшной войны, молодых парней, искалеченных и ставших обрубками без будущего. Такое наследие оставляла после себя любая война – а что уж говорить про Вторую мировую...
И вдруг они исчезли...
Их собрали за одну ночь – погрузили в вагоны и вывезли в «дома-интернаты закрытого типа с особым режимом». Ночью, тайком – чтобы не было шуму. Насильно – некоторые бросались на рельсы, но куда им было против молодых и здоровых? Вывезли. Чтобы не оскорбляли своим видом взоры горожан и туристов. Чтобы не напоминали о долге перед ними, спасшими всех нас.

«...нищенствующие отказываются от направления их в дома инвалидов… самовольно оставляют их и продолжают нищенствовать. Предлагаю преобразовать дома инвалидов и престарелых в дома закрытого типа с особым режимом». Документ № 06778. Доклад Министра МВД Круглова 20 февраля 1954 года.

По замыслу благодетелей переселить в интернаты полагалось только одиноких, но на деле никто особо не разбирался – брали всех, кого попало, и те, у кого была семья, даже не смогли передать о себе весточку! У них отобрали паспорта и военные билеты. Исчезли, и все.
Вот там они и жили – если это можно назвать жизнью. Скорее, существование в каком-то Аиде, с другой стороны Стикса и Леты – реки забвения. Там были ветераны Сталинградской битвы, заживо похороненные и выжившие, летчики и танкисты... Снова и снова ходившие в бой, в огненный ад – за нас с вами. И получили награду – ордена и... интернат тюремного типа, откуда не было выхода. А ведь они были молодые парни, им хотелось жить! По сути дела, в этих интернатах они были на положении заключенных. Им нельзя было оттуда уехать. Такое заведение существовало, например, на острове Валаам. Интернаты находились в ведении МВД. Понятно, что там была за жизнь. Даже то скудное содержание, которое на них выделялось, разворовывали почти полностью. У них не было даже посуды, и они ели из полулитровых банок. Связи с внешним миром тоже не было. Спрятали их с глаз долой подальше...

«...Категорически воспрещалось не только водить туда группы, но даже и указывать дорогу. За это строжайше карали изгнанием с работы и даже разборками в КГБ. И все-таки кто-то прорывался и все равно ходил туда. Но, разумеется, поодиночке или группочками по три-четыре человека. Надо было видеть потом опрокинутые лица этих людей, их шок от увиденного. Особенно страшно было встретить женщин в возрасте, потерявших мужей на фронте, да еще получивших не похоронку, а извещение «пропал без вести». Ведь некоторые из них свершали самые настоящие паломничества по таким заведениям. Пытаясь отыскать своих мужей, сыновей, братьев». (Евгений Кузнецов «Валаамская тетрадь»).

Безруких-безногих инвалидов выносили иногда во двор и подвешивали к деревьям – это была прогулка. Случалось, и забывали забрать на ночь, и они замерзали:

«Несмотря на то, что первый контингент был завезен еще в 1950-м году, электричество протянули в то место, где они жили, только в 1952-м. Света не было, помещения не отапливались, и большинство из тех самых «сотен» как раз и умерло в первые два года. Летом же «самовары» или «чемоданы» (так назывались инвалиды без рук и без ног) на весь день подвешивались, иногда по двое, в корзинках на деревья. Бывали случаи, что на ночь забывали снимать…, а ночи в Карелии даже летом холодные…» («Забыты и подвешены», Аркадий Бейненсон).

…Что творилось в душе у молодых людей, победителей фашизма, которых Родина так отблагодарила? Не пожалел ли каждый из них много раз, что не погиб в бою? А когда они умирали – от последствий ли войны, или от тоски, их даже хоронили без могил. Нет могил, и нет их имен. Просто ушли в землю. Про Валаам хоть что-то известно, есть портреты, отдельные воспоминания, а ведь были и другие такие интернаты – от тех вообще ничего не осталось.
Недавно прошел слух (не знаю, насколько верный, пока только слух), что есть мнение: стариков-пенсионеров надо вывезти из больших городов «на природу». В специальные пансионаты, потому что в городах им трудно, шумно и душно, а на природе будет хорошо.
Нетрудно понять, что эта светлая идея по сути – такая же людоедская, как вывоз фронтовиков в валаамский концлагерь. Что никто их желания не спросит, а уж какой там будет уход – достаточно вспомнить несколько громких скандалов по поводу домов престарелых в Ямме и других захолустьях, где стариков буквально сживали со свету. Остается только надеяться, что идея не осуществится.
Но... если подумать: те, кого «отцам городов» очень хотелось бы вывезти с глаз долой из дефицитного жилья – они в конце 40-х, начале 50-х годов были в самом расцвете молодости. Это они вывозили фронтовиков-«самоваров» на Валаам. А кто не вывозил сам – тот молчал и не спросил: а где они? Куда в одночасье девались все безногие из городов? Не интересовались, не возражали, освободили город от надоедливых и неприятных инвалидов, и ладно.
Ну, вот и их черед пришел... А чего следовало ожидать?

«Читатель! Любезный мой читатель! Понять ли нам с Вами сегодня меру беспредельного отчаяния горя неодолимого, которое охватывало этих людей в то мгновение, когда они ступали на землю сию. В тюрьме, в страшном гулаговском лагере всегда у заключенного теплится надежда выйти оттуда, обрести свободу, иную, менее горькую жизнь. Отсюда же исхода не было. Отсюда только в могилу, как приговоренному к смерти. Ну, и представьте себе, что за жизнь потекла в этих стенах.
Видел я все это вблизи много лет подряд. А вот описать трудно. Особенно, когда перед мысленным взором моим возникают их лица, глаза, руки, их неописуемые улыбки, улыбки существ, как бы в чем-то навек провинившихся, как бы просящих за что-то прощения. Нет, это невозможно описать. Невозможно, наверно, еще и потому, что при воспоминании обо всем этом просто останавливается сердце, перехватывает дыхание и в мыслях возникает невозможная путаница, какой-то сгусток боли! Простите...» («Вааламская тетрадь», Евгений Кузнецов).

[STARINA]

Фотографии из этой статьи не сохраняются, остаётся только текст. Поэтому, могу дать только сылку.

Вы не можете просматривать ссылки. Зарегистрируйтесь или Войдите

[STARINA]

Уже 66 лет Победы, но поток грязи, который c 1987 г. до сих пор льётся на ребят, лежащих в братских могилах, не иссякает. Я, конечно, не имею права называть их ребятами, их так называл мой отец. Предлагаю вашему вниманию его рассказ. Это только одна маленькая страничка истории. Но это — правда.
К теме, которую я предлагаю, мы с отцом возвращались много раз. Он вспоминал новые подробности. Он убеждал меня в том, что могло быть только так, как говорит он, а не иначе. Он говорил: “Тогда нужно было воевать и победить, все было направлено на это. А сейчас пишут, что все делалось так, чтобы проиграть войну.” (По моей просьбе он выписывал «Огонек» в 1987-1989 гг.). Однажды он сказал: «Сынок, отец сыну никогда не соврет, потому что это противоречит природе человеческой».
У меня в руках его красноармейская книжка. При обмене воинских документов он попросил оставить ее на память. Потому что тот день, когда он получил ее, помнил всю жизнь. Это, конечно, вторая книжка, выданная в 1945 г., но туда перешла запись из первой.

Галунов Иван Кузьмич, 1921 г. рождения, призван 15 сентября 1942 г. Рыбинским ГВК.
Я буду рассказывать от имени отца и попытаюсь сохранить его речь. Может быть, будет много мелочей, но из мелочей и состоит жизнь. Это и есть история.
Итак, 14 сентября 1942 г. Дмитрлаг в Рыбинске. Заключенные строят водохранилище.
Утром, как обычно, развод на работы. Зашагали бригады в промзону. Собаки лают, натягивают поводки. Конвой читает свою «молитву»: «шаг вправо, шаг влево — попытка к бегству, конвой стреляет без предупреждения».
Пришли на свой объект. Приступили к работе. Работали не более часа. Из лагеря прибежал посыльный: ” Срочно возвращаться в лагерь.” Зачем? Мы только что из лагеря. Что могло произойти там за два часа из ряда вон выходящее? Во время войны даже сам начальник не имел права остановить работу. Он мог в случае ЧП (побега и т.п.) поднять весь лагерь и держать на морозе или под проливным дождем. Но днем работы никогда не прекращались. В войну отменили выходные. Работали 7 дней в неделю. Исключение составляли заключенные — евреи. Они не работали по субботам. До войны у них было 2 выходных дня. А в войну только один — суббота. Кричим конвою:
- “Что случилось? Зачем в лагерь?”
 Конвой не знает, сами нервничают, торопят. Собаки не лают, скулят. Вечером они обычно рвались с поводков, подгоняли нас. Они привыкли вовремя возвращаться к своей миске. Идем в строю, переговариваемся, конвой не пресекает. Они напуганы, что же ожидает в лагере?
Только нашу бригаду возвращают или других тоже? Подходим к лагерю.
-  “Ребята, смотрите!”
Видим (лагерь располагался на горе, на территории бывшего монастыря), в гору со всех сторон тянутся к монастырю колонны. Собирают всех!!? Может, немцы Москву взяли? Да вроде зимой отогнали немца от Москвы? Может снова?
Пришли в лагерь, построились на лагерном плацу. Такого построения никогда не было. Обычно так называемые «придурки», т.е. те, кто не работал на общих работах (кухня и др.), в строй не становились. А сейчас все. Даже евреи встали отдельным строем. И не было никогда такого, чтобы одновременно перед строем было все лагерное начальство. Начальник лагеря вообще перед нами появлялся редко. Если только не выполнялся план строительства, то выкрикивал перед строем угрозы типа: “Я вас на Колыму отправлю, там вас расстреляют.” Перед войной на Колыме расстреливали без суда. Мы об этом знали. Правда, тех организаторов расстрелов тоже расстреляли, и об этом мы тоже узнали. Лагерная почта всегда работала лучше государственной (смеется).
Дальше смотрим. Начальник со всей своей свитой отошел достаточно далеко от строя. Перед строем осталось пять офицеров. Офицеры не лагерные, незнакомые. Своих мы знали в лицо. Знаки различия другие. Но главное — у них на ремнях пистолеты. Кобуры оттягивают — значит, не пустые. Лагерные офицеры оружия не носили, по крайней мере, в открытую. Они разошлись вдоль строя. И я услышал слова, которые помню до сих пор. Когда они говорили, выделяли каждое слово:
- “ Мы офицеры Рыбинского городского военкомата. Ваши братья на фронте истекают кровью. Они ждут вашей помощи. Кто хочет воевать за Родину? Выйти из строя! Добровольцы! Шаг вперед!”
Стали выходить по одному. Меня как кипятком ошпарило. Четверо моих братьев там, а я, самый младший, здесь. Я тоже вышел. Сзади кричат: куда вы, дураки! Здесь пайку дают, там пулю получите. В то время в лагере было немало заключенных, кто не скрывал, что таким способом спасался от фронта.
Нас построили в отдельную колонну. Открываются центральные ворота лагеря (монастыря). За весь срок я ни разу не видел эти ворота открытыми. В монастыре были другие ворота. Центральные ворота, широкие, красивые, распахнулись перед нами.
- “За ворота, шагом марш!”
 Но никто не сдвинулся с места.
- “Что, команду не слышали? Команда была, шагом марш!”
Закричали:
- “Нам в бараки надо.”
 — “Зачем?”
 — “Вещи забрать.”
- “Вам ничего не нужно. Все необходимое вам выдадут в армии. Слушай мою команду! Смирно! Шагом марш!”
И зашагали вперед. Куда? Не знаем. Сколько нас было? По моей оценке было нас 220-230 человек. Ты, сынок, когда ходил батальонной колонной, где твое место было? Вот и мое там же. Мы с тобой одного роста. Поэтому достаточно точно скажу. Больше 250 человек не было. Но и меньше 200 не было. Получается, больше пол батальона. А если по-фронтовому, то батальон. На передовой полных батальонов никогда не было.
Один офицер идет впереди, ведет строй. Четверо идут вдоль строя, с одной стороны. Пистолеты в кобурах, собак нет. Это же не конвой. Что тогда в наших душах творилось, тебе не понять. Что, мы на свободе? Кто разрешил? И офицеры, видимо, были в большом напряжении, не знали, как мы себя поведем. Разбежимся? Их разоружим?
Один офицер достал пачку папирос и закурил. Ты видел когда-нибудь такое, чтобы в строю курили? И я не видел. Ни в лагере, ни в армии.
Голос из сторя:
- “Гражданин начальник, угостите папироской.”
 —“ Я не гражданин начальник, а товарищ капитан. Вы не в лагере. Привыкайте к армии, как положено, обращаться к старшему по званию. Вообще-то, курить в строю не положено. Но я первый нарушил. И вам на первый раз прощаю.”
Скомандовал:
 - “Папиросы в строй.”
 Все офицеры передали свои пачки в строй. Идем, курим, передаем друг другу. Я не курю. Мне дают, я дальше передаю. Вот это жизнь!!!

Шли километров 7-8. Пришли. Железнодорожная ветка. Стоят бараки, такие же, как в лагере. Только нет вышек и колючей проволоки. Бараки недавно построенные, пахнет свежей древесиной. Дымят полевые кухни. Обед. Обедать нам рано, но мы всегда голодные. Хлеба выдали такую же пайку, как в лагере. И хлеб такой же плохой. В войну нигде хорошего хлеба не было. На фронте доводилось обедать с офицерами. И у них хлеб был не намного лучше. Хороший хлеб можно было только где-то достать — купить. А вот каша!!! На настоящем масле. В лагере масла в каше не бывало. Продукты разворовывались. И лагерное начальство тогда этими продуктами не брезговали, и за пределы лагеря уходило. А здесь каша настоящая. И накладывали миску до краев. За добавкой можно было подходить сколько угодно и каждый раз миска до краев. Мне до сих пор кажется, что вкуснее этой каши я ничего не ел. Настолько врезалось в память.
Вместе с хлебом выдали пайку махорки. «Товарищ капитан, пока шли, папиросы курили, а теперь махорку выдаете». «Папиросы будете курить в Берлине. Курить в строго отведенных местах. Располагайтесь в казармах». (Уже не бараки, а казармы.) Зашли. Такие же двухъярусные нары, такие же постели без белья, как в лагере. Но постели чистые и набиты сухой соломой. В лагере всегда набивали гнилой. Постели кишели вшами. Какой бы усталый ни пришел с работы, пока не убьешь определенное количество этих тварей — не уснешь. Парень упал на постель: «Ребята, посплю ночь на сухой соломе, и умирать не страшно».
Расположились. Через короткое время команда: “Выходи строиться.”
Построили в шеренги. Перед строем человек, одетый в полувоенную одежду. Явно не военный. Нет знаков различия. Нет оружия. Пожилой, в очках. Представляется:
-  “Я прокурор Рыбинска. Уполномочен вам заявить…”
 Для меня слово «уполномочен» было новым словом. Я прокрутил в голове, значит, он не сам это решил, а ему кто-то дал «мочь».
- “Я уполномочен вам заявить, что как только вы вышли за пределы лагеря, вы являетесь не судимыми. Судимость с вас снимается, документы о судимости уничтожаются. Вы нигде, никогда не должны говорить о том, что вы были судимы. Потом он долго говорил, какие мы герои, какие патриоты, и несколько раз предупреждал, чтобы нигде не говорить о своей судимости. Запомните, вы не-су-ди-мые!!!”
 В конце своей речи прокурор сказал:
- “ Я вместе с вами буду находиться здесь, в том помещении (показал рукой). Спать я не буду. Любой из вас в любое время может придти ко мне и сделать заявление, если против вас или ваших родных совершены незаконные действия. Я гарантирую, прокуратура разберется по каждому факту.”
Я, конечно, к нему не ходил. Хоть я и не совершал никакого преступления, но сам себя оговорил, чтобы спасти товарища. Мне жаловаться не на что. А парень, который расположился рядом со мной, ходил. По лагерю я этого парня не знал. Познакомился здесь. Я его не спрашивал ничего. По лагерным законам лишние вопросы задавать не принято.
Он сам сказал: «Брат у меня несправедливо сидит». «Ну и что прокурор»? «Я написал заявление, прокурор убрал в папку. Сказал, что если все так, как я говорю, брата освободят».
Уснуть не могли долго. Что дальше будет? Где воевать? Какое оружие дадут? Оружие-то вблизи мы видели только винтовки военизированной охраны.

Подъем, завтрак той же кашей. Баня. Ну, какая баня? Барак, земляной пол, на котором котлы, вода кипит. Ребята быстро сообразили, нагрели камни, нагнали пару. Мыло выдали как в лагере, на один сустав пальца. Но воды горячей сколько хочешь. В лагере давали только одну шайку. Шайка большая, деревянная, ведра на 2-3. Заменить воду было нельзя. Моешься постоянно в одной воде. К концу помывки она холодная. Выйдешь из бани и дрожишь от холода. А здесь лей сколько хочешь. И время не ограничивали. Команды на выход никто не давал. Последних сами выгоняли — надоело ждать. Вышли из бани — нашей одежды нет. Лежат тюки военной формы. Форма б/у, но чистая и штопки сделаны явно женскими руками. Выбирай что хочешь. В лагере бросят на 2 размера больше или меньше, ходи, ищи обмен. А здесь никто не торопил, выбирай, примеряй. Нашлись щёголи, никак не могут выбрать. Зеркала-то нет. Крутится — посмотрите как у меня там? Смеемся.
- “Ты что, на свадьбу собрался? Здесь невест нет, одни женихи.”
Далее медицинская комиссия. Осмотр всеми врачами. Вес, рост, объем груди, объем легких и т.д. Годен, годен, годен. Четвертых признали негодными. – “Ребята, нас не берут. Как так? Мы же все вместе!”
- “Не волнуйтесь, они идут в госпиталь. Они догонят вас на фронте. Если после госпиталя будут признаны негодными, будут работать на оборону. В лагерь никто не возвратится.”
Выдают красноармейские книжки. Ты когда, сынок, получил военный билет? В день присяги. А мы — в день призыва, потому что из заключенных надо было быстро сделать солдат, выбить лагерь из наших голов.
Красноармейские книжки заполняли со слов. Никаких других бумаг я не видел. Вопрос:
- “Гражданская специальность?”
 А какая у меня в деревне специальность… Меня судили несовершеннолетним. Я вспомнил, что в колхозе уважаемым человеком был кладовщик. Я и ответил — кладовщик. Тот, кто записывал, видимо был такой же «образованный», как я. Кладовщик же должность, а не специальность. Так и записали.
Дальше. Принимают нас в комсомол. Если бы меня спросили, хочешь быть комсомольцем — я бы, скорее всего в то время ответил, нет. Но задавали всем один вопрос: «Будешь воевать»? «А зачем я здесь»? «Ты настоящий комсомолец. Поздравляем»! Пожали руку, вручили комсомольский билет. Разве вчера утром, когда шел под конвоем, мог я себе представить такое?
Все эти дела заняли целый день. Конечно, обед был. К вечеру выдали сухой паек на трое суток. Подошел состав. Вагонов еще было немного. Часть вагонов занята. Оттуда нам кричат, шутят, смеются.
-“Ребята, это такие же, как мы, тоже из лагеря. Значит, мы не одни.” Еще на душе светлее стало.
Загрузились, тронулись. Интересно, куда везут? Кто-то ориентировался. На Москву поехали. Значит, Москву защищать будем. Стали уже засыпать. Голос:
- “Ребята, на «горьковку» повернули, на восток везут, в Сибирь! Обманули! Зачем? Мы же добровольцы. По вагону проходят сопровождающие офицеры. Это были уже другие, не военкоматские.
- “Куда везете? Немцы в другой стороне.”
- “ Прежде чем с немцами воевать, надо научиться. Успеете, увидите немцев. Спите спокойно.” И пока мы ехали, прицепляли новые вагоны, загружались. Мы уже все поняли. Собирают из лагерей добровольцев.
Ночью слышали, пересчитывают нас.
- “Здесь все.”
Разговаривают — двое сбежали. Ну, все, думаю, сейчас шмон начнется, как в лагере при побеге. Пусть побегают. Земля круглая. Прибегут туда, откуда убежали.

Прибыли мы в Гороховецкие лагеря. Сколько вагонов в эшелоне было? Не скажу. Эшелон большой, конца не было видно. И все «зэки». Но мы не были «зэками». Судимость снята, документы уничтожены. А в карманах гимнастерок у нас красноармейские книжки и комсомольские билеты. Затем курс молодого бойца. Присяга! И у каждого своя фронтовая судьба. Ты, сынок, начитался, наслушался всякой ерунды о штрафниках, заградотрядах и т.п. Чтобы ты понял, сынок, что тогда все было не так, как пишут в «Огоньке», расскажу, что произошло со мной во время курса молодого бойца.
Мы отрабатывали на соломенных чучелах приемы «бей штыком», «бей прикладом» деревянными винтовками. Это очень надоело. Я что-то выполнил плохо, нехотя. Офицер сделал мне замечание. Я ему:
- “Пошел ты на…”
 Ты должен понять, что я был молодым, и лагерные замашки еще не выветрились. Он меня ударил по щеке. Я в ответ ударил его по плечу деревянной винтовкой. Деревяшка сломалась, я бросил на землю обломки и ушел.
Сел в землянке, зажал голову руками. Жду, когда за мной придут. О штрафной, разумеется, я не думал. Присягу еще не принимал, поэтому военному трибуналу я не подлежал.
Возбудят новое дело, получу новый срок. Сидел до вечера, никто не пришел. Пришли ребята с занятий. Говорят:
 - “Не бойся, Ваня, тебе ничего не будет. Слышали, как полковник кричал на него: «Как ты посмел его ударить! Они же из заключения. С ними нужно бережно. Тебе же с ним в бой идти. Он же тебя в первом бою убьет».
Утром вышел на занятия, командовал уже другой офицер. Этого больше не встречал. Я думаю, мало в живых осталось ребят с этого эшелона. Я выжил совершенно случайно. Мы шли добровольно. И присягу мы выполнили.

Ю.И. ГАЛУНОВ

P.S. По совету отца я с 1974 г. изучал историю советского периода по одному методу. Не верил ни книгам, ни фильмам. Только рассказам участников событий. Я это делал для себя, ничего не записывал. Меня интересовало все, что люди видели. И коллективизация, и война, и лагеря, и амнистия 1953 г., и т.д.
Вывод один. Современная официальная историческая «схема» значительно дальше отстоит от реальности, чем советская «схема». Что же в таком случае будут знать следующие поколения о XX веке?
Ничего!!!

[STARINA]

В свое время я не записал ни имени героя данного рассказа, ни места где это происходило. Оставил на потом, а это “потом” превратилось в “никогда”.

“…. Мы наступали. Было начало зимы, и на водоёмах образовался первый лёд. Согласно приказа, мы должны были перейти на другой берег реки и, закрепившись там, огнём своих орудий поддержать наступление других подразделений.
Подошли к реке. Река то – ручей, по сравнению с Обью, шириной чуть больше десятка метров. Лед достаточно прочный и человека держит, а вот машину не держит, трещит. Тот берег песчаный и пологий, а наш имеет небольшой обрывчик, не более полуметра. Я приказал срыть обрыв. Земля под дерниной не была сильно замёрзшей и берег “подровняли”.  Я сел за руль и, набрав хорошую скорость, выскочил на лёд. Машина “отрекошетила” ото льда и выскочила на другой берег, но пушка, всё же, провалилась, правда, совсем не сильно. Мы без особого труда вытащили её и, объехав лесок на излучине, снова вышли к реке, но уже в тыл немецким позициям. Открыли огонь прямой наводкой. Завязался бой…. По нашему примеру стали переправляться и другие. Мне потом за это орден дали….”



Однажды я спросил Ивана Карповича напрямую, приходилось ли ему во время боя убивать своих. Нечаянно или специально – всё равно. Он сразу, не раздумывая, ответил  утвердительно. И поведал вот такой рассказ.

“…. Я тогда ещё не был разведчиком. Пришло к нам пополнение. В наше отделение трое или четверо, уже не помню точно. И вот однажды во время атаки схватились мы в рукопашной. И один из новичков зарезал своего…
Стали мы к нему присматриваться. Нормальный парень. Ничем от других не отличается. Но через некоторое время, опять же во время рукопашной, он чуть не убил другого, только руку ему разрезал. Было такое ощущение, что он, с…ка, не различает ни наших, ни немцев. Как собака бешеная, кидается на всех, кто рядом. У меня тогда вальтер был. Застрелил я его, а вальтер пришлось выбросить….”

[STARINA]

Два рассказа из интернета.
Про танк я читал давно, когда учился ещё в начальных классах. Тот рассказ был более строгий. А этот другой. Он оброс подробностями, но всё равно интересный.

  “…В мае 1943 года, когда немцы готовили наступление под Курском и Орлом, на фронте шли бои местного значения. В одном таком бою участвовал механик-водитель Никанор Дёмин. Рота танков с пехотинцами на броне атаковала безымянную высоту с целью ее захвата. Фашисты открыли сильный оружейно-пулеметный огонь. Пехота залегла, а танки обошли высоту с флангов и прорвались в тыл. И тут из елового лесочка ударили противотанковые пушки немцев. Никанор повел танк зигзагами, чтобы не дать немецким артиллеристам точно прицелиться. Огонь батарей был настолько плотным, что атака танкистов захлебнулась. Две машины горели, когда остальные получили приказ отходить. В этот момент танк Никанора так тряхнуло, что мотор заглох, и машина остановилась. 
-  Приехали, командир. Что будем делать? - спросил Никанор.
-  Выясни, целы ли траки и что с мотором? - ответил лейтенант.
Никанор открыл нижний люк, вылез и осмотрел ходовую.
-  Пустяки, лейтенант, левый трак расстегнуло, полчаса - и все будет в порядке, пробоин нет, - доложил водитель.
         Но выйти из машины было непросто. Фашисты сосредоточили огонь на остановившемся танке, видимо, решили добить его. Снаряды рвались около танка. Осколки и пули щелкали по броне и с визгом отскакивали в стороны.
-  Накроют, командир, сгорим, давай дымовую, - предложил Никанор.
-  Действуй, Дёмин, - последовал ответ.
Никанор зажег дымовую шашку и выбросил ее в люк под днище танка. Дым быстро окутал машину и белой полосой потянулся по ветру, пролез во все щели, набился в нос, глаза, стало трудно дышать. Экипаж закашлял, зачихал.
-  Ничего, прочихаемся. Только бы до темноты дотянуть, - думал Никанор. Немцы, решив, что танк горит, прекратили огонь. Бой утих.
-  Высоту не взяли, в плен не попали и к своим не вернулись - вот так штука, -  произнес наводчик Кобозев. Ему никто не ответил. Спасительные сумерки медленно ползли от леса, окутывая подбитые танки, которые еще чадили едким дымом низину и склоны высоты. Только вершина ее все еще ясно виднелась на фоне неба, но и она стала быстро темнеть.
-  Нам повезло, на мину, видно, наскочили или болванкой зацепило, а ребят вон всех сразу накрыло, - продолжал наводчик, кивая в сторону подбитых танков.
-  Поживем еще, Леха, - произнес лейтенант. И через минуту добавил.
-  Приготовить оружие, инструмент, будем выходить.
В сгустившейся темноте экипаж выбрался из танка и занялся ремонтом. Трак собрали и натянули быстро, с мотором возились долго.
-  Кажется, все на месте. Повреждений нет, - думал, копаясь в двигателе, Никанор, - а заводиться отказывается.
Он проверил подачу топлива, электропроводку, почистил контакты, затянул клеммы.
-  Все по местам - немцы! - свистящим шепотом выдохнул лейтенант.
Тихо опустился люк, щелкнули задвижки, все замерли. Урча на малых оборотах, опустив на фары светомаскировку, к ним приближался немецкий танк. На броне сидели двое и о чем-то лопотали по-своему, попыхивая огоньками папирос. Вот танк подошел, развернулся, осветил тридцать четверку тусклым светом и подкатился задом. Никанор услышал, как по броне затопали чужие сапоги. Немцы осматривали танк, приговаривая: «Гут рус панцер». Посветили фонариками сзади, вперед не заходили, видимо, опасаясь пулемета, ствол которого предупреждающе торчал из амбразуры танка. Загремели по броне разматываемые тросы, щелкнули о задние крюки. Немцы взяли танк на буксир.
-  Командир, неужели всем экипажем в плен поедем на своем танке? - с дрожью в голосе спросил Никанор.
-  Попробуй, как потянут, завести мотор, если не получится, то уходим через нижний люк, - скороговоркой ответил лейтенант.
Но уходить не пришлось. Мотор чихнул раз, другой, радостно рявкнул и заработал ровно и четко. Никанор опустил сцепление и дал полный газ. Тридцатьчетверка остановилась, словно, задумалась на секунду, взвешивая свои лошадиные силы, потом, натужно ревя, рванулась вперед, волоча за собой фашистский танк. Немцы от неожиданности растерялись, мотор их танка заглох, что позволило тридцатьчетверке увеличить скорость.
Душа Никанора пела, от напряжения ему стало жарко, будто он сам тянул вражескую машину.
-  Давай, давай, родная, вывози, - шептал он сухими губами машине.
С включенными фарами, как таран, пробил советский танк немецкую передовую, проскочил первую линию траншеи и только когда пули защелкали в боковую броню, остановил машину Никанор.
-  Из танка не выходить до рассвета, а то свои побьют в темноте, - подал команду лейтенант.
На рассвете танки окружила пехота.
Немецкие танкисты-ремонтники долго не раздумывали - сдались на милость победителя. Комбат-танкист, примчавшийся через час, целовал экипаж в закоченевшие уставшие лица и здесь же, у танков, прицепил на грудь им медали «За отвагу»...."

[STARINA]

Второй.

“…У «ила» радиус виража меньше и на вираже я его подловил. Всадил хорошую очередь ему в брюхо, и он клюнул на нашей территории. Перед самой землей летчик выровнял машину и притер ее в сугробы. А я ушел. Тогда слухи ходили, что наши летают на немецких самолетах. Я подумал, что может я своего сбил. Пойду, думаю, посмотрю. Развернулся. Вижу, летчик из кабины вылез, а к нему уже солдаты бегут. На плоскости посмотрел – кресты…. Я кое-как дотянул до аэродрома. Были повреждены руль поворота и глубины, пробиты пулей водомаслорадиаторы. Доложил о бое, о пяти наших сбитых. О сбитом «мессершмитте» говорить не стал. Утром командир полка вызывает. Думаю: «Все! Наверное, нашего завалил...» Зашел. Мне предложили сесть. Возле окна сидели генерал-майор Каманин и два штатских. Я сел. «Талгат Белетдинов, Вы вчера летали на 13-м?». Я вскочил. – «Сиди. Сиди. Вы сбили самолет?» – «Фашистский был самолет!» – громко почти крикнул я. Майор даже засмеялся: «Точно, точно, фашистский самолет». Я сразу успокоился. Каманин говорит: «Ты сбил летчика, который много сбил самолетов во Франции, Польше и у нас. Вы, Бегельдинов, знаете что сделали? Открыли новую тактику в штурмовой авиации. Оказывается, штурмовая авиация может драться с истребителями, и может даже сбивать»….”

[STARINA]

..........
     Из разговора с цензором:
     " Это " ложь!  Это клевета на нашего солдата, освободившего пол-Европы.
На наших партизан. На наш народ-герой.  Нам не нужна ваша маленькая история,
нам нужна большая история. История Победы. Вы никого не любите! Вы не любите
наши великие идеи. Идеи Маркса и Ленина.
     " Да, я не люблю великие идеи. Я люблю маленького человека...
..........
 
     Из разговора с цензором:
     "  Да,  нам  тяжело  далась  Победа, но  вы должны  искать  героические
примеры.  Их сотни. А вы  показываете грязь войны. Нижнее  белье. У вас наша
Победа страшная... Чего вы добиваетесь?
     " Правды.
     " А вы думаете, что правда - это то, что в жизни. То, что на улице. Под
ногами. Для вас  она такая  низкая. Земная.  Нет, правда -  это то, о чем мы
мечтаем. Какими мы хотим быть!

...........

     Из разговора с цензором:
     " Кто пойдет после таких  книг воевать? Вы унижаете женщину примитивным
натурализмом.  Женщину-героиню.  Развенчиваете.   Делаете   ее  обыкновенной
женщиной. Самкой. А они у нас - святые.
     " Наш героизм стерильный, он не хочет  считаться ни с физиологией, ни с
биологией.  Ему  не  веришь.  А  испытывался  не  только  дух,  но  и  тело.
Материальная оболочка.
     "  Откуда у  вас эти мысли? Чужие мысли. Не советские. Вы  смеетесь над
теми,  кто в  братских  могилах. Ремарка начитались...  У нас  ремаркизм  не
пройдет. Советская женщина не животное...”

.........

     "Умирать...  Умирать  я  не  боялась.  Молодость,  наверное,  или   еще
что-то... Вокруг смерть, всегда смерть рядом, а я о  ней не думала. Мы о ней
не  говорили.  Она кружила-кружила где-то  близко,  но  все - мимо. Один раз
ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету  она
отошла, а с  нейтральной полосы послышался стон. Остался  раненый. "Не ходи,
убьют, - не пускали меня бойцы, - видишь, уже светает".
     Не  послушалась, поползла.  Нашла  раненого, тащила его  восемь  часов,
привязав ремнем за  руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча
пять  суток  ареста  за самовольную  отлучку. А заместитель  командира полка
отреагировал по-другому: "Заслуживает награды".
     В девятнадцать лет у меня была медаль  "За отвагу".  В девятнадцать лет
поседела. В девятнадцать лет  в последнем  бою были  прострелены оба легких,
вторая  пуля прошла  между  двух  позвонков.  Парализовало  ноги...  И  меня
посчитали убитой...
     В девятнадцать лет... У меня внучка сейчас такая.  Смотрю на нее - и не
верю. Дите!
     Когда я приехала домой с фронта,  сестра показала мне похоронку... Меня
похоронили..."
     Надежда Васильевна Анисимова, санинструктор пулеметной роты
........

     "Попали в окружение... Скитались по лесам, по болотам.  Ели листья, ели
кору  деревьев.  Какие-то  корни.  Нас  было пятеро, один  совсем мальчишка,
только  призвали в  армию. Ночью мне сосед шепчет: "Мальчишка полуживой, все
равно умрет. Ты понимаешь..."  " "Ты о чем?" " "Человеческое мясо съедобное.
Мне  один  зэк рассказывал...  Они из  лагеря бежали  через  сибирский  лес.
Специально взяли с собой мальчишку... Так спаслись..."
     Ударить сил не хватило. Назавтра мы встретили партизан..."
..........

     "Кто-то нас  выдал... Немцы  узнали, где  стоянка партизанского отряда.
Оцепили лес и подходы к нему со всех сторон. Прятались мы в диких чащах, нас
спасали болота, куда каратели не заходили. Трясина.  И технику,  и людей она
затягивала намертво.  По несколько дней, неделями мы стояли по горло в воде.
С  нами была  радистка,  она  недавно  родила.  Ребенок  голодный...  Просит
грудь...  Но  мама сама голодная,  молока  нет,  и ребенок  плачет. Каратели
рядом... С собаками... Собаки  услышат, все погибнем. Вся  группа -  человек
тридцать... Вам понятно?
     Принимаем решение...
     Никто не решается передать приказ командира, но мать сама догадывается.
Опускает сверток с ребенком в воду и  долго там держит... Ребенок больше  не
кричит... Ни звука... А мы не можем поднять  глаза. Ни  на мать,  ни друг на
друга..."

...............

Всё вот здесь:

Вы не можете просматривать ссылки. Зарегистрируйтесь или Войдите

[Kot63]

Старина,спасибо большое за рассказы И + Вам за старания

[NZ]

И от меня огромное спасибо !!!

[ZOREAN]

 
                                              Забытые победы.
 
                                            Битва при Молодях.   
 
 
         Маленький,ни чем, не премечательный полустанок, с не менее прозаическим названием пл. "Колхозная", Курского направления, с символичным,под стать названию, рассеченным трещинами "зданием" давно закрытых билетных касс. Свистнув, словно отдавая кому-то последнее приветствие,эллектрички проскакивают без остановок,поднимая за собой, уныло кружащийся мусор.
        Мы сошли на платформу,в один из выдавшихся,недождливых дней ноября с намерением еще раз пройтись по этим местам,и этим закрыть сезон 2011г. Разбитая,полугрунтовая дорога соединяет полустанок с   вытянувшимся вдоль Серпуховского тракта поселком Молоди. Выйдя на шоссе,поворачиваем направо,и в скорости пройдя мост через запруженную в этих местах р.Рожайку  подходим к белоснежному,украшенному наружными фресками храму, словно маленькая крепость,стоящему на высоком,правом берегу речушки. Слева  от храма,видна неухоженная теперь аллея,ведущая к мелькающим, сквозь диковато разросшийся кустарник, развалинам заброшенной,старинной усадьбы. Чуть поодаль,за ней,старые скрипучие вязы,словно уставшие стражи,молчаливо,пропускают любого желающего прогулятся по сумрачным аллеям сиаринного парка. Пройдя еще немного вдоль трассы,на небольшом лугу,прямо у дороги стоит памятный камень,единственное,что теперь напоминает о величии этого места. Именно здесь,в верховьях реки Рожайки,на старом крымском тракте,у небольшой,ни кому не известной деревеньки Молоди, летом 1572 г. произошло одно из самых страшных,и славных сражений,во многом предопределивших дальнейшие судьбы не только России! По своиму историческому значению,битва при Молодях,по праву должна стоять в одном ряду с победой наКуликовом поле,Полтавой и Бородиным!
 
 
                                                                         Продолжение далее....