"Дед Матвей
Сергей Богомолов
"Леониду Никитину - Мастеру фарфорового образа"
(Авторский фарфор Леонида Никитина (проект "Unique Art")
Занесла как-то копательская судьба меня в глухие Тверские места. Почти заблудился.
Настало то время, когда ни день, ни ночь не могут победить друг друга. Над деревьями смешение красок от алого до бирюзового, на уровне глаз – едва пробивающие поднимающийся испариной от земли туман два луча фар.
Орущая «Дура» настойчиво рекомендовала мне «развернуться, через 45 километров повернуть направо…». Конечно, я ее выключил.
На удивление накатанная, без всяких «болотцев», проселочная дорога уверенно вела меня через лес.
«Не будет деревни, в машине заночую, не в первой»,- решил я. Дорога, мягкими ухабами, почти не петляя, вела меня вперед.
Минут через пять машина вырвалась на простор, я не понял, было ли это поле или поляна.
Вдалеке виднелись какие-то постройки, поднимался и сразу стелился ниц светлый дым то ли из бани, то ли из печи.
«Ну вот, приехал!», - порадовался я. Знал, что люди живут здесь осторожные, но добродушные и гостеприимные. Доброго человека без еды и чая не отпустят, а переночевать всегда пристроят. В багажнике на всякий случай лежало четыре бутылки.
Пару раз нажав на сигнал – «Гости к вам!», - подъехал к старому плетню и только тут заметил в сгущающемся мраке облокотившуюся на него фигуру.
Остановился, вышел.
- Чего шумишь?- сказала фигура писклявым голосом.
Я подошел ближе.
- Вечер добрый!- сказал я.
- Добрый, добрый!
Передо мной стоял, облокотившись на плетень, дедок в овчине и шапке, в ослепительно белой на фоне сгущающейся темноты рубашке. На меня смотрели ясные и почти светящиеся глаза.
-Чего забыл у нас, милок?
-Да вот, заблудился.
- Ну, ну,… бывает.
Дед достал кисет, бумагу и каким то неуловимым для меня движением свернул самокрутку.
-Огоньку не будет? – спросил он. Я машинально достал «Зиппо». Дед прикурил, одобрительно посмотрев на зажигалку.
- Добрая вещь, только много керосину жрет,- сказал он и пыхнул дымом.- Самосад то свой!
- Да вижу,- пробормотал я.- У вас переночевать можно?
-Хорошему человеку что ж не пособить! Места всем хватит.
Дед пыхнул самокруткой два раза и я понял почему не кусают местных жителей комары.
-Анька! Баню промой! – вдруг заорал басом дед.
В темноте построек вдруг что-то упало железное, залаяла собака, замерцал огонек то ли свечи, то ли керосиновой лампы.
- Матвей я,- сказал он фальцетом.
-Сергей,- представился я.
- Табачку нашего не желаете?
Я достал сигареты, прикурил.
- Городские!!!!- сказал Матвей принюхавшись.- Для носу удовольствие, а толку нуль!
- Привык.
- Ну, ну.
Помолчали.
- А здяся как? По весне пожарник приезжал, грозился чтоб лес не жгли. Ты не пожарник?
Как мог объяснил, что не пожарник, лесов не жгу, лиха не имею, стариной интересуюсь, ищу старые деревни, что осталось в жизнь стараюсь вернуть… Так как то.
Дед Матвей промолчал, только огонек самокрутки показывал, что он слышит меня.
- Дело хорошее,- резюмировал Матвей.- Только не кажному дано. А народу старое доброе вернуть, хорошо бы… Совесть то забыли, православные, эх! Пойдем в избу.
Я заглушил мотор, достал из багажника две бутылки, спальный мешок и зашагал вслед за семенящим дедом Матвеем.
Дом был крепкий, это я увидел сразу. И старый – полтора венца вылезали из-под земли. «Лет сто пятьдесят»,- подумал я, нагнувшись входя в сени.
- Не ушибись, Анька дура, кадушку не прибрала.
- Я осторожно.
В темноте открылась дверь, стало светлее.
- Заходь, не боись!
Комната была широкая, в углу в огоньке лампады золотом мерцала икона. По середине стоял крепкий с двумя лавками стол. Слева от меня уютным теплом грела печка.
- Сейчас, сейчас!- услышал я.- Сейчас прибавлю!
В комнате стало светлее, я увидел девушку, пытавшуюся выкрутить фитиль в лампе.
- Не гоношись! – сказал Матвей.- Дураку свет не в помощь, а умному и без него видно.
- Вы садитесь, деда мой хороший, только ворчливый! Я сейчас на стол накрою. Вон и щи уже поспели. Я сейчас, быстро!- засуетилась девушка, как понял Аня.
Увидев лампадку и икону, перекрестился, ну не нехристь же я. Вполне православный в меру своих страстей, с крестиком на шее.
- А третий палец то, для Сатаны что ль?- спросил дед.
-
?
- Да ладно! Господь всех приемлет… успокойся. Веруешь - и то хорошо. Садись. Чем Бог послал поужинаем. Сейчас Анька сгоношит, приглянулся ты ей.
Я вынул и поставил на стол две бутылки водки.
- Ах ты! Как слеза!- сказал дед Матвей, посмотрев сквозь бутылку на лампаду.
В это время Аня, временами поблескивая на меня зелеными глазами, накрывала на стол.
- Не балуй, коза!- прикрикнул дед Матвей, заметив игривость Анны. – Вся в папашку, козла, тьфу! Ни одной юбки не пропустил! Сколь девок перепортил! Хоть и на войну ушел! И эта вся в него.
Смысл его слов я не уловил, да и не до этого было - устал от дороги. Тем временем девушка накрывала на стол.
- Чем богаты, тем и рады,- сказал дед Матвей. На столе желтела квашенная с рубинами клюквы капуста, поднимался легкий пар над картошкой, изумрудной зеленью лежали укроп и лук на деревянном блюде, тонко нарезанное ледяное сало отливало золотом печки, из-под крышки большого чугунка доносился изумительный запах щей.
- Анька, городской стесняется, нашего налей!- вдруг услышал я.
- Что Вы, что Вы!- я открыл бутылку, - Куда наливать то?
- Вот!- сказал дед Матвей, почесав бороду.- Давно городского не пробовал. Анька, тащи бокалы!
Девушка юркнула в соседнюю комнату и поставила перед нами два бокала. В темноте я не сразу обратил внимание, а когда понял…., вспомнил… Господи, да это Петровские ведь! Дед пододвинул бокалы.
- Наливай давай! Да не чащи! Еда уважения требует, а питие особенно. Помни!
Я разлил, понимая, что поллитровки хватит на два захода. Еды было намного больше.
- Ну.. И Господь приемлет… и нас простил! – выпил дед и стал закусывать. Я последовал его примеру.
- Ты не тушуйся, ешь, пей.
- Да я, спасибо, ем, спасибо.
У деда Матвея заблестели от «городской» глазки:
-Так чего тута ищешь, Серег, а не злато-камни? – захохотал он.
Я тоже выпил, закусил.
- От злата-каменьев не откажусь, но не моя воля. Дадут так дадут. А вот людей старых, что жили здесь, хочется понять и увидеть, скарб оставшийся посмотреть.
Дед захихикал. Еще налили, выпили. Аня хлопотала у печки.
- Ну, поели, выпили и хватит,- дед облизал и положил деревянную ложку на стол.- Ты там у себя «городскую» попьешь, да и девок много там. Брысь!- вдруг прикрикнул он на Аню.
- А про старину… старину…. Утром поедешь, как лес кончится увидишь камень большой, под ним не копай – руками землю разгребай…. Спать ложись! Разбужу.
… Спал я так, как никогда- глубоко, без тревог, без снов…. И проснулся легко, с ясной головой – надо мной стоял дед Матвей.
- Пора уже! Вставай!
Я оделся, собрал свои вещи. Вышли во двор – солнце еще не встало, но небо взрывалось красками, готовясь принять день, в лесу был еще сумерек.
Мы подошли с дедом Матвеем к плетню, около которого стояла моя машина. Дед Матвей облокотился как и давече, нахлобучил свою овчину, поправил шапку. Я открыл дверцу, завел мотор.
- Ну, ты нас не поминай лихом, Серега!
-Да Вы что, дедушка!
-Ладно, ладно, все бывает! – сказал дед, и начал скручивать самокрутку.
- Ты около камня там долго не думай!
- А чего?
- Не думай – взял и иди!
- Спасибо, дед Матвей.
Дед Матвей закурил. Несколько раз, пыхнув самокруткой, он бросил ее. И я в первый раз обратил внимание не только на его морщинистое лицо, открытую, слегка ироническую улыбку много повидавшего в своей жизни человека, но и на жилистые трудовые руки. Аня меня не проводила.
… Я уехал, нашел тот камень деда Матвея… Под ним без всякого прибора я нашел старую икону Божьей Матери, но это совсем другая история.
Я вернулся к хутору дела Матвея и Ани. Я их не нашел. Хутора на том месте не было.
Икона до сих пор со мной. И образ простых, открытых русских людей – деда Матвея и Ани, я сохраню до конца своих дней.
Если кто-то захочет вылепить их образы, согласен, если Аню назовут Глафирой."
