Михайлов К.А.
Центральноазиатские ременные украшения в материалах древнерусских памятников Х века.
Среди всего многообразия типов поясной и уздечной ременной гарнитуры, распространяющейся на древнерусских памятниках в конце IX - X вв., исследователи выделяют несколько стилистически устойчивых групп. Появление этих групп ременных украшений, в свою очередь, можно связать с тем влиянием, которое оказывали культуры различных раннегосударственных образований и объединений на древнерусскую материальную культуру (мы имеем в виду, например, скандинавскую, венгерскую, булгарскую, салтово - маяцкую или хазарскую традиции).1 Большая часть европейских ременных блях этого периода имеет очень характерные формы и орнаменты, что позволяет уверенно относить восточноевропейские ременные накладки к той или иной этнокультурной группе. Собственно же древнерусские типы ременных украшений X в. в массе заимствованных форм пока слабо различимы.2
На этом пёстром, но всё же узнаваемом фоне находок X в. выделяется ряд отдельных вещей и целых наборов, слабо связанных с художественными традициями народов раннесредневековой Европы.
(http://bibliotekar.ru/rusNovgorod/62.files/image001.jpg) (http://bibliotekar.ru/rusNovgorod/62.files/image002.jpg)
Рис. 1. 1 - Решма из погребения № 52 Гнездовского могильника
2-Ременные бляшки из кургана 285 Тимеревского могильника.
(http://bibliotekar.ru/rusNovgorod/62.files/image003.jpg)(http://bibliotekar.ru/rusNovgorod/62.files/image004.jpg)
(http://bibliotekar.ru/rusNovgorod/62.files/image005.jpg)
Рис. 2. 1-3-Ременные бляшки из Гнездова и Тимерева (по В. В. Мурашевой)
4-6 - Ременные бляшки из погребения № 5 Успенского могильника в Старой Ладоге (по К. А. Михайлову)
В первую очередь, это две подвески - решмы из Гнездова и Новгорода с изображением мужского лица в обрамлении растительного орнамента. Первая подвеска происходит из сожжения в кургане № 23 Гнездовского некрополя (рис. 1). Она была найдена во время раскопок И. С. Абрамова вместе с бляхами уздечного и поясного наборов, среди которых присутствовали скандинавские вещи в стиле Борре.1 Вторую решму, почти полностью идентичную первой, обнаружили в Новгороде на Неревском раскопе в слое ниже 28 яруса, датирующегося 953 г., т. е. в слое, скорее всего, середины X в.4 Обе эти вещи относятся к редкому типу литых сердцевидных блях - решм с личиной мужчины, которыми украшалась конская сбруя. Такие исследователи как Т. Арне, А. Салмони и А. Н. Кирпичников считают, что мода на подобные сбруйные украшения распространилась из Китая и Центральной Азии в VII-VIII вв., но до Руси она дошла только в X в.5 Несколько решм сердцевидной формы этого времени известны в погребениях Киева, Чернигова и Гнездова.6 Однако новгородская и гнездовская находки относятся к особому типу решм, известному только в зоне влияния тюхтятской культуры -от Северо - Западной Монголии и Тувы до Минусинской котловины и Восточного Казахстана, которая определяется в литературе как культура енисейских кыргызов периода "великодержа-вия".7 С тюхтятскими образцами древнерусские находки сближает форма блях, техника исполнения, характерное мужское лицо в центре решмы, наличие растительного орнамента на всём поле бляхи и общее время бытования для всех решм этого типа (рис. 4). Так, Г. В. Длужневская определяет нижнюю границу вещей тюхтятского стиля, например, решм - колокольчиков, 925-950 гг., что соотносится с датой новгородской находки.8
(http://bibliotekar.ru/rusNovgorod/62.files/image007.jpg) (http://bibliotekar.ru/rusNovgorod/62.files/image008.jpg) (http://bibliotekar.ru/rusNovgorod/62.files/image009.jpg)
Рис. 4. Бляхи решмы тюхтятского облика в Центральной Азии (1,3-по Евтюховой. 2 - по Клеменцу, 4 - по Савинову)
Однако, есть и ряд особенностей, который не согласуется с кыргызской версией происхождения этих блях. Так, древнерусские решмы перестают служить бубенчиком, что характерно для цептралыюазиатских прототипов. В манере исполнения самого лица можно заметить различие с кыргызскими вещами, по главное - растительный орнамент двух наших решм почти полностью аналогичен орнаменту венгерских вещей из клада в Септ - Миклоше и стилю украшения торевтики "эпохи обретения родины". Правда, Б. И. Маршак допускает, что подобный орнамент мог быть широко распространен в IX - X вв., в том числе и на Енисее.10 Важно отметить технику исполнения этих вещей. Так, предметы с орнаментом типа септ - миклошского выполнены в технике чеканки, а не литья, как древнерусские и центральноазиатские решмы."
Всё вышеизложенное при полном отсутствии на территории от Венгрии до Алтая блях - решм, подобных гнездовской и новгородской, позволяет говорить о прямой связи этих находок с культурой енисейских кыргызов (Т. Арне упоминает единственную случайную находку решмы тюхтятского облика в вятской губ., но точных ссылок не приводит).12
К образцам торевтики той же тюхтятской культуры можно отнести и два типа поясных бляшек со стилизованным "пламе-видным" орнаментом (вероятно, изображающим цветок лотоса) и прямоугольной прорезью (рис. 1). Пятнадцать подобных бляшек происходят из сожжения в кургане № 285 Тимеревского могильника, где они были обнаружены вместе со скандинавскими уздечными бляшками в стиле Борре (раскопки 1989 г. В. Н. Седых)." Как форма этих бляшек, так и характерный орнамент указывают на их тюхтятско - кыргызкое происхождение.14 Следует отметить, что также, как в сожжении из Гнездова, в этом случае вещи кочевнического происхождения встречены с предметами скандинавской культуры в стиле Борре. Тип погребений - сожжение и рамки бытования вещей в стиле Борре определяют возможную верхнюю границу существования тюхтятских вещей на Руси 980 гг.15 Нижней датой может быть 925 г. (по Г. В. Длужневской). Однако новгородская находка позволяет предположить, что вся эта небольшая группа вещей попала на Русь в середине или, шире, в третьей четверти X века.
Ещё одной бесспорно кыргызской вещью на территории Древней Руси является Т - образная бляха из собрания Б. Н. и В. Н. Ханенко (случайная находка из Чигиринского уезда Киевской губ.)."' На её тюхтятское происхождение обратил внимание Л. Р. Кызласов, аргументируя мнение о проникновении средневековых хакасов на запад.17
Итак, можно отметить, что на нескольких древнерусских памятниках в период между 925 - 980 гг. (или в 950 - 970 гг.)появляются вещи, связанные со средневековой кыргызской - тюхтятской культурой (рис. 3).
На наш взгляд, эти предметы в Восточной Европе связаны с целым пластом вещей и явлений в погребальном обряде, который появляется в тех же древнерусских могильниках, в тот же период, и который также не характерен для культур Европы этого времени. Так, например, в некоторых захоронениях в камерах в Гнездово, в Гущинской группе под Черниговом, в Киеве и Старой Ладоге фиксируются близкие модификации одного погребального обряда.'" Конь в этих погребениях вместе с упряжью помещался непосредственно в камере сбоку от умершего. В Скандинавии и на Руси в X в. близкие по облику захоронения в деревянных камерах образуют компактную группу с устойчивым обрядом.19 Конь в таких погребениях помещался в ногах умершего за пределами камеры, чаще всего на земляной приступке -ступеньке.20 В. Я. Петрухин склонен считать упомянутые захоронения примерами взаимодействия скандинавской и хазарской погребальных традиций.21 Однако, ни у венгров, ни у булгар или других ближайших соседей Руси подобной погребальной обрядности с конём не зафиксировано. Близкие аналогии древнерусским погребениям в камере с конём сбоку от тела умершего известны только в аварских могильниках VII - VIII вв. и в торческо - половецких захоронениях середины XI-XIII вв.22 Но аварские и половецкие погребения отделены от древнерусских камер значительным временным промежутком и не могут служить убедительными аналогиями.